Андрей Круз - Эпоха мёртвых. Москва

Ознакомительный фрагмент

Я не отказал себе в удовольствии слегка навернуть Мишке кулаком в лоб.

— Погоди… А говорили, что гексоген, которым дома в Москве взорвали, слабее тротила, — даже не заметив моего удара, сказал Шмель.

— А кто сказал, что взорвали гексогеном? — возмутился я. — Вот люди, блин, плетут что хотят… Взрывали селитрой, гексоген, может быть, в качестве промежуточного детонатора использовали. У них с селитрой одно общее — и то, и другое порошок. Только ты найди такую кучу гексогена сначала, я его сам в глаза-то не видел никогда. Он в морские мины идёт и в бэ-че ракет.

Мишка сощурился:

— Погодь, врут, что ли?

— Нет. Добросовестно заблуждаются, так сказать. Журналист не тот, кто знает и говорит, а тот, кто может говорить о том, чего не знает. Они же сами рассказывали, чехи пленные, как где-то смешивали взрывчатку и насыпали в мешки. Значит, это аммиачная селитра была, в виде аммонита, динамола или аммонала.

— А как она? — заинтересовался Шмель.

— Вот она по бризантности действительно слабее. А по фугасности сильнее. Её всё больше гражданские используют, в земляных работах и так далее. Если дом разрушить, так то, что надо.

— Ты словами то не понтуйся тут… бризантность… фугасность… — заявил Шмель. — Скажи толком.

— Толком это так: скорость, с какой вэ-вэ детонирует — бризантность. Чем быстрее, тем лучше те же осколки разлетаются. — Я изобразил руками что-то разлетающееся. — А фугасность — это сколько газов образуется при взрыве. Если, скажем, землю взрывать, то чем больше газов, тем больше земли выкинет. Вот и всё, в двух словах.

— Ишь ты… Как выучите чего… — вздохнул Шмель. — Ладно, пошли имущество делить, народ заждался.

Я почувствовал, как кто-то аккуратно потянул меня за полу анорака. Я обернулся и увидел стоящую у меня за спиной Лику. Выражение лица у неё было серьёзным и сосредоточенным.

— Обед скоро будет? — спросила она.

Я немного растерялся, не по моей части вопрос явно, посмотрел на часы и ответил:

— Через час примерно. А ты уже есть хочешь?

Маша стояла неподалёку, в разговор не вмешивалась и слегка улыбалась.

— Нет. Я конфет хочу, а мама говорит, что до обеда нельзя, — ответила Лика и спросила: — А час — это долго?

— Нет, пожалуй. Погуляешь с мамой, и час как раз пройдёт. Договорились?

Она с серьёзным видом кивнула. Ну что же, я молодец, и конфетный кризис разрулил. Прирождённый политик, Бриан, который голова.

Александр Бурко

30 марта, пятница, день

— Александр Владимирович! Вы зачем так поступаете? Как вы смеете?

Седоватый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с красным от злости лицом, в рубашке без галстука и ботинках без шнурков, стоял по ту сторону решётчатой двери, отделявшей его от собеседника. Решётка была совсем новая, покрашенная белой краской, но от этого не ставшая более привлекательной — всё же она отделяла тесную бетонную коробку тюремной камеры, в которой стены даже и не красил никто, давая возможность рассмотреть плотно пригнанные фундаментные блоки с цементными швами между ними, от столь же мрачного коридора. Откидная деревянная полка без матраса, металлический унитаз и раковина в углу. С каждым словом мужчина постукивал мясистой ладонью по толстым вертикальным стальным прутьям, отчего те тихо гудели.

В конце коридора стоял стол, за которым, читая книгу, разложенную под настольной лампой, сидел охранник в чёрной форме, какую теперь носили подчинённые Пасечника. На поясе дубинка, электрошокер, баллончик с экстрактом красного перца. Без оружия, естественно. Стук по двери привлёк его внимание, он поднял голову, но, убедившись, что ничего внештатного не происходит, снова уткнулся в книгу.

— А что вас так удивляет, Пётр Витальевич? — вежливо спросил Бурко, улыбнувшись арестанту. — Чего вы ожидали, приехав сюда за убежищем?

Бурко стоял напротив решётчатой двери, прислонившись к холодной бетонной стене и сложив руки на груди. Он откровенно забавлялся происходящим, и это явно злило человека в камере, который видел насмешку.

— Я ожидал человеческого обращения, прежде всего! И уважения! — выкрикнул человек за решёткой. — В конце концов, я ваш партнёр!

— Вот только о партнёрстве не надо! — даже засмеялся Бурко, в притворно-защитном жесте подняв ладони перед собой. — Как вы стали моим, с позволения сказать, партнёром, это вообще печальная история. Для меня печальная, для вас, скорее всего, радостная. Странно другое… А почему вы решили искать спасения здесь?

Вопрос явно озадачил того, кого называли Петром Витальевичем. Судя по всему, он до сих пор не дал себе труда задуматься об этом, хоть и просидел в камере со вчерашнего дня. Пётр Витальевич принадлежал к тому типу государственных людей, которые считали всё в стране своей собственностью. Когда он вдруг «входил в долю» в какую-нибудь компанию, он искренне полагал, что так и надо. Иначе для чего тогда все эти компании нужны и для чего тогда он занимает своё кресло в своём кабинете? И сейчас элементарный вопрос Бурко поставил его в тупик. На красном широком лице отразилась напряжённая работа мысли, затем мысль явно зашла в тупик и в результате вылилась в очередную вспышку праведного гнева.

— Да как вы вообще смеете? — крикнул Братский.

Короткое эхо быстро стихло в коридоре, а сам узник даже попытался потрясти толстые стальные прутья решётки.

— Мм… это всё, что вы имеете сказать? — даже удивился Бурко. — Вы действительно искренне полагали, что приедете сюда и сможете, как и раньше, требовать чего угодно? И все вокруг снова забегают, засуетятся, чайку принесут? Серьёзно? Вы и вправду так думали?

Пётр Витальевич ничего не ответил, но запыхтел громче. Судя по всему, именно так он и думал. Бурко даже задумался, не хватит ли Петра Витальевича кондрашка от возмущения. Не то чтобы он о нём беспокоился, но у него были определённые планы на узника.

— Где моя жена и мои сотрудники? — спросил Пётр Витальевич, чуть сбавив тон.

— Жена… Жена в соседнем, женском отделении. Устроена немного лучше, чем вы. Сотрудники тоже неподалёку, в общей камере, вон за той дверью.

Бурко показал рукой на металлическую и звукоизолированную дверь в конце короткого коридора. Пётр Витальевич сидел в отдельном отсеке для особо важных лиц, чьи контакты с остальными арестантами, буде такие появятся, были бы нежелательными. Прямо из этого коридора была дверь в ещё одно помещение, на обзаведении которым настоял Пасечник. В нём не было ничего, кроме свисающих с потолка наручников и длинного металлического стола с кандалами для рук и ног. Впрочем, Петру Витальевичу посещение этой комнаты не грозило, потому как никакой ценной информации он не скрывал, да и не имел таковой. Бурко скорее развлекался.