Зимняя бегония. Том 2 - Шуй Жу Тянь-Эр

– Твой дядя, дасюэши [201] Ду, и впрямь написал немало хороших пьес, что еще больше прославили наш «грушевый сад». Но пусть даже здесь был бы ваш дядюшка, он и то должен был бы проявить уважение ко мне, приближенному Старой Будды! Ну конечно, твоими развратными писульками только Шан Сижуй и может восхищаться! Я снова обращусь к тебе вежливо и учтиво, как к седьмому молодому господину Ду! Дела «грушевого сада» мы в состоянии обсудить сами, не станем вас беспокоить и отвлекать от дел. Проводите гостя!

Модернизированные пьесы Ду Ци имели такой успех, что ни один актер не осмелился бы ему сказать, что не дорожит ими и не завидует их популярности. Однако характер у Ду Ци был на редкость странный, другим актерам он не позволял исполнять свои пьесы, а если кто их и пел, то он лично шел к ним ругаться. Слова старого господина прозвучали так, что он сам до винограда не дотянулся, вот и говорит теперь, что тот кислый. Другие актеры вовсе не желали, чтобы он выражал их затаенные чаяния, и заволновались. Ню Байвэнь испугался, что найдется еще какой-нибудь любитель скандалов, который раззадорит Ду Ци, поэтому подошел к нему, сделал вид, что собирался проводить, а сам подмигнул Ду Ци. Ду Ци за ним не пошел, оттолкнул его легонько кончиком пальца, обвел собравшихся пылким взглядом и повысил голос:

– Раз уж старый господин Цзян сам заговорил об этом, я воспользуюсь случаем и проясню все почтенными лаобаням! Буду с вами искренен! Ду Ци лишен всяческих талантов, двадцать с лишним лет бездельничал, учебу совсем забросил, куда уж мне до дяди. Пусть даже мне и удалось продать полный зал на несколько спектаклей, благодарить за это мне нужно страстных театралов, чьей благосклонности я не достоин! Наживаться на этом я не смею! Но если кто-то из почтенных лаобаней желает похвалить меня, уж не обессудьте, этой похвалы мне не понять! – С этими словами Ду Ци указал на Шан Сижуя и проговорил с серьезным видом: – Не встреть Шан-лаобаня, Ду Ци в этой жизни навряд ли бы стал писать пьесы. А повстречав его, Ду Ци нет уже нужды писать для других. Четыре пьесы за шесть лет – и все это написано специально под него, никому другому этого не исполнить, никто другой и не сумеет выступить с таким изяществом!

Лица у присутствующих тут же сделались пристыженными, кажется, они были не очень-то согласны с услышанным. Услыхав это, Сыси-эр склонил голову, хихикнул, вложив в эту ухмылку всю свою язвительность, и проговорил резким и высоким голосом:

– Ну уж, седьмой молодой господин! Злые духи вам все глаза повыкалывали? Шан-лаобань изящен и прелестен, поет тоже хорошо, доставляет вам немало радости – все это верно. Но неужели в таком огромном «грушевом саду» не найдется никого, кто сравнился бы с Шан-лаобанем? Неужели только он один достоин ваших либретто, как-то это чересчур… – Сыси-эр стремительно оглянул всех в зале и хлопнул в ладоши: – Так давайте спросим небеса, спросим у земли и у основоположника нашей профессии.

Ду Ци даже не взглянул на него, сразу задал встречный вопрос:

– Когда-то Шан-лаобань, невзирая на опасность подмочить свою репутацию кипятком, исполнил мою новую пьесу, прославил ее, хотя на голову ему сыпалась брань и презрение. Только благодаря ему почтенные лаобани узнали о молодом драматурге Ду Ци и теперь захотели его поддержать. Я хочу задать почтенным лаобаням один вопрос – без злого умысла! – если бы тогда я пришел с этими пьесами к вам и предложил поучаствовать в сделке, которую можно расценить как величайшее преступление в театральном мире, вы бы осмелились согласиться?

Актеры принялись всерьез размышлять над его вопросом, и ответом Ду Ци стала гробовая тишина. Только увидав соевый творог с крабовым мясом, они узнали, что крабов можно есть. Они думали лишь о том, как бы собрать полный зал на пьесах нового образца и заработать кучу денег, у них не было той храбрости, того стремления пойти ва-банк, присущего Шан Сижую.

Ду Ци проговорил:

– Я скажу прямо, пьесы Ду Ци пишутся для Шан Сижуя и только он один может их исполнять. Если не он играет главную роль, я не могу написать ни строчки. Если у почтенных лаобаней припасены для меня какие-то наставления, высказывайте, но если я вновь увижу в газетах клевету и порочащие слухи, уж прошу меня не винить за то, что я потребую справедливости, невзирая на наши дружеские отношения!

Договорив, он взглянул на Шан Сижуя, сложил руки в знак почтения и откланялся.

И появление Ду Ци, и его уход привели всех в полное замешательство, он всегда действовал с большим размахом. Приезжие артисты поняли, что и правда лучше уж познакомиться лично, чем быть наслышанным. Ду Ци полностью соответствовал воображаемому ими образу образованного бунтовщика. Поскольку Ду Ци хорошо знал и уважал порядки «грушевого сада», он понимал, что в некоторые вопросы вмешиваться ему не с руки, заменить Шан Сижуя собой он не мог, но ему было под силу напустить на себя грозный вид, чтобы хоть немного подбодрить Шан Сижуя. Следующим на очереди был Чэн Фэнтай, тот тоже не особо считался со здравым смыслом, и раз уж сказал, что будет сопровождать Шан Сижуя, от слов своих не отступится. Он проговорил настойчиво:

– Шан-лаобань, воскурите благовония, и мы сразу же пойдем. Основоположник профессии наставлял: спасать спектакль все равно что тушить пожар, представление важнее всего! Вы не можете противоречить наставлению основоположника!

Ли Тяньяо вновь сплюнул чай и расхохотался во весь голос. Старый господин Цзян в гневе стукнул тростью по полу и указал на Чэн Фэнтая:

– Второй господин Чэн! Хватит прикрывать его промахи! Сегодня мы выставили в зале статую нашего основоположника, пусть даже дом Шан Сижуя пылает в огне, сперва, согласно правилам, он должен выслушать вопросы старшего поколения и ответить на них!

Чэн Фэнтай улыбнулся:

– Ну что же, тогда вы, почтенные господа, говорите, а я подожду Шан Сижуя здесь, мешать вам не стану.

Старый господин Цзян вскинул брови:

– Людям, которые не имеют к этому делу отношения, слушать тут нечего! Всех, кроме питомцев «грушевого сада», попрошу уйти! Уходите же!

Чэн Фэнтай снова хотел отшутиться парой фраз, но тут заговорил Шан Сижуй:

– Ты иди, все в порядке.

Чэн Фэнтай мельком взглянул на статую Тан Мин-хуана на алтаре и невольно