Брекен и Ребекка - Уильям Хорвуд

ран причиняла ему невыносимую боль, и ворсинки меха, который всегда был таким гладким и блестящим, пропитались потом, смешанным с кровью, и слиплись. Выскочив из-под деревьев, он оказался на прогалине, посреди которой стоял Камень, и оглянулся на бегу, чтобы посмотреть, не отстал ли Брекен, но нет, он был совсем близко, и Рун метнулся в сторону, споткнулся о корни дерева, покатился по земле и остановился, прижавшись к Камню, который ненавидел всей душой, и, повернув голову, увидел, что Брекен стоит над ним.

Брекен посмотрел на жалкое, трясущееся тело Руна, пытавшегося подняться с земли, а затем перевел взгляд на Камень, к которому он не раз на протяжении жизни обращался с вопросом: откуда на свете берутся такие твари, как Рун?

Расставив когти и вскинув вверх лапы, Брекен нанес безжалостный удар, желая раз и навсегда расправиться с Руном, который скорчился, прижавшись к Камню. Дыхание Брекена было таким же тихим, как мягкое дуновение ветерка, но внезапно от изумления у него сжалось горло: его когти обрушились на Камень и со скрежетом заскользили по его поверхности, так и не достигнув цели. Казалось, Камень попытался остановить его и не допустить убийства.

Рун понял, что находится на волосок от гибели. Ловко извернувшись, он кинулся бежать прочь и услышал, как разъярившийся Брекен крикнул:

— Да провались он, этот Камень, я все равно убью Руна!

И тогда Руна охватил небывалый, чудовищный страх, страх сознания неминуемой гибели. Он мчался по лесу, удаляясь от Камня, изо всех сил перебирая лапами, спотыкаясь и поскальзываясь, постоянно слыша за спиной неотступные и ровные шаги Брекена.

Рун все бежал, но силы его быстро иссякали, казалось, с каждой минутой он становится все более старым и дряхлым. В голове у него царил полнейший сумбур, а дыхание стало тяжелым и хриплым. Он слышал, как шуршат под лапами нагонявшего его Брекена прошлогодние листья буков.

Справа вздымалась вершина холма, а Брекен слегка отклонился влево, не давая ему свернуть в ту сторону, но он находился совсем близко, и кинуться обратно Рун тоже не мог. Ему оставалось лишь одно: бежать туда, где находился край обрыва. У него отчаянно колотилось сердце, каждый вдох стоил ему невероятного труда, а боль не унималась ни на миг.

Брекен, наблюдавший за Руном, увидел, как тот стареет прямо на глазах и мех его утрачивает блеск, а тело жухнет от страха. Интересно, казался ли он сам Мандрейку таким же жалким, когда он гнался за ним, ступая по опавшим листьям, перепрыгивая через корни деревьев, чьи ветви качались у него над головой, видя впереди, там, где находился неровный край обрыва, просвет?

Нет, он не станет убивать Руна, в этом уже нет необходимости. Он просто догонит и остановит его, а об убийстве не может быть и речи, наверняка Рун и сам это понимает. Он вскинул лапы, пытаясь остановить Руна, и тут до него донесся голос Ребекки:

— Не трогай его, не надо. Он не сможет причинить нам зла...

Рун тоже услышал крик Ребекки и содрогнулся от ненависти: в нем звучала любовь, чувство, которого он не мог понять и принять. Оказавшись на том месте, где Брекен остановился и повернулся навстречу Мандрейку, Рун бросился дальше, ведь разверзшаяся у него за спиной бездна жалости показалась ему куда более страшной, чем пропасть, которая находилась впереди. И вот он уже сорвался с края обрыва мелового холма и полетел вниз. Он успел в последний раз взглянуть на тех, кто испытывал к нему жалость, на очертания их фигур, вырисовывавшихся на фоне высокого небосклона. Он извернулся на лету, пытаясь зацепиться за раскинувшееся у них над головами небо, а потом тьма поглотила его навсегда.

Ребекка вздрогнула, как кротенок. Она стояла, слегка пошатываясь и чувствуя, как на душе у нее становится все легче и легче. Брекен склонился и подался чуть вперед, пытаясь рассмотреть, что находится у подножия обрыва, и Ребекка поняла, что ей немного страшно и как-то неловко. Этот крот совсем ей не знаком, и вместе с тем она знает его лучше, чем кого-либо другого.

А Брекен только делал вид, будто пытается что-то рассмотреть. Он думал лишь о том, что позади него стоит она, его Ребекка, и отзвуки ее голоса еще витают среди лесных шорохов.

И вот он наконец повернулся, глядя на нее с невыразимой любовью, а она произнесла его имя, и Брекен услышал, и Ребекка почувствовала, что он услышал зов, вырвавшийся из глубин ее души, и поняла, что теперь они смогут быть вместе.

Он наконец увидел ее, именно ее, и она тихонько прошептала:

— Я — Ребекка, мое имя Ребекка, не дочь Мандрейка, не подруга Кеана, ни целительница, просто — Ребекка.

И тут же услышала, как лес наконец вздохнул свободно и отозвался шелестом и шорохом, а со склонов донеслось пение птиц, и все это было неразрывно связано с ней, и теперь он смог это увидеть, а ведь это такое блаженство — знать, что он видит ее такой, какая она есть, и быть самой собой.

— Ребекка, Ребекка...

— Да, любовь моя, это я, мой любимый, — ответила она.

Глава двадцать третья

Есть грань между едва заметным прикосновением и нежнейшей лаской, между легчайшим толчком, овеянным слабым ветерком дыхания, и шаловливым щекочущим касанием, но Брекен с Ребеккой не замечали, как одно движение, служащее выражением любви, переходит в другое.

И где бы они ни находились, в норе или на поверхности усыпанной сухими листьями земли, стоило их взглядам встретиться, и они замирали в восхищении перед всем, что их окружало. Они забывали, о чем только что говорили, и разговоры их часто прерывались на полуслове. И когда Брекен говорил о своей любви, он чувствовал, что готов хоть вечно твердить ей об этом, хотя никакие слова и никакие прикосновения не в силах передать стремление слиться воедино с бесконечно дорогим для тебя существом.

Порой, когда Ребекке хотелось пошалить, она затевала уже знакомую им игру и спрашивала:

— А ты вправду меня любишь?

Брекен после недолгого молчания принимался удрученно качать головой.

Она восклицала:

— Ну как же так?

Он говорил ей:

— Нет, пожалуй, все-таки нет,— с такой любовью и нежностью, что с этими словами не могли сравниться самые пространные уверения в любви и преданности.

Иногда Ребекка принималась рассказывать ему про крота, который был знаком ей и которого она любила всей душой,— да, да, хотя сейчас его здесь