Надежда Попова - По делам их

— Я люблю тебя, — процедил он. — А теперь я хочу знать об этой мрази все.

— Мне было тогда двенадцать, — тихо начала Маргарет, бросив в его сторону взгляд исподтишка; он сжал зубы, но ничего не сказал, оставшись сидеть неподвижно. — Мама умерла еще при родах, отец всегда был отстранен и мало обращал на меня внимания, а… дядя… Он учил меня читать, ездить верхом, мы вообще много времени проводили вместе, и мне всегда было с ним интересно, я никогда не думала, что… Я верила ему. Едва ли не больше, чем отцу.

— Твой отец жил в имении старшего брата?

— Так и не завел своего поместья, хотя его доля в наследстве это дозволяла. Ambitio — не его особенность… была. А мама происходила из бедного рода, ей и такая жизнь казалась почти раем. По крайней мере, мне так говорили… Да, мы жили на соседних этажах замка. Мы всегда были рядом. И когда все это случилось — все было как всегда; мы сидели в библиотеке, отца не было дома, и…

— Тебе было двенадцать лет, — повторил Курт; она кивнула.

— Да. Мне было двенадцать.

— Ублюдок… — прошипел он тихо, чувствуя, как заныли костяшки, а челюсти сжались до боли в скулах.

— Я была напугана, — голос Маргарет снова упал до шепота. — Я не знала, что делать, как быть. Рассказать все отцу казалось чем-то немыслимым, я была уверена, что он не поверит мне. Он ценил брата…

— Это было не раз, верно? — предположил он тяжело.

— Да. Это случалось потом еще многажды… Наконец, я все-таки не вытерпела и пожаловалась отцу. Он поверил мне с первой минуты, сразу. И был в бешенстве. Хлопнул дверью моей комнаты; я выскочила за ним в коридор, видела, как с криком "Рудольф, подлец!" он взбегал по лестнице… Вот так я и видела его живым в последний раз, такие слова и были мною слышаны от него последними. Утром возле этой самой лестницы его нашла прислуга — со сломанной шеей.

— Вопрос, который мне следовало бы задать, будет излишен…

— Разумеется, — подтвердила Маргарет, переведя тоскливый взгляд на окно, за которым над низкими крышами соседних зданий неподвижно, безучастно, буднично тлели точки звезд. — Он даже не стал отрицать этого… Утром, когда тело нашли, он так посмотрел на меня, что я похолодела. И сказал, что от захребетников пора было избавиться давно. А после… — она запнулась, уронив взгляд и сжав пальцы до побеления, — он… как никогда раньше… словно вовсе с дешевой трактирной девкой…

Курт увидел, как дрожат тонкие пальцы, как сжались губы, а глаза снова из фиалковых стали темными, точно осенняя вода…

— Ты до сих пор боишься его? — спросил он, придвинувшись ближе. — Неужели ты — до сих пор боишься этого мерзавца?

— Теперь нет. Но тогда — да, тогда я жила в страхе. Сначала я просто ждала, пока ему все это прискучит. Потом… плакала, молилась, прося поразить его громом… чего только я не просила.

— Ясно, — вздохнул он. — Вот оно что…

— Только сейчас — прошу, не надо вещать мне о воле Господней, о том, какая кара ждет его за гробом… — на миг ее голос окреп, а взгляд снова стал твердым. — Не желаю слушать. Оставим это. Мне сейчас не нужен инквизитор Гессе, я хочу говорить с тем, кто утверждал, что я дорога ему. И не смей меня жалеть; я — не жалею. Мне мерзко при одной лишь мысли о том, что было, но о том, что стало — я не жалею. Я довольна тем, что получила в конце концов.

— Хорошо, — послушно согласился он. — Я ничего этого не скажу… И… что же ты сделала?

— Я не вызывала сатанинских созданий и не заключала с ними договоров на свою душу, если ты об этом, — жестко откликнулась та; Курт поморщился.

— Прекрати, Маргарет, — попросил он. — Ты только что сказала сама, что говорить с инквизитором не желаешь; так не надо.

— То, что я вдруг обрела — это пришло ко мне внезапно, само по себе, нежданно; когда он в очередной раз попытался… Тогда я пожелала, чтобы он умер — тотчас же, немедленно. И в тот миг я ощутила это — истекающую из него силу; я не думала тогда о том, насколько это невозможно, неестественно, тогда я просто ухватилась за то, что почувствовала, и… — Маргарет зло усмехнулась. — Это, наверное, за последние годы было самым лучшим моментом в моей жизни — увидеть его лицо, увидеть его глаза, страх в его глазах, почти ужас; как он отпрыгнул от меня, задрожал, точно умирающий… Я сама не осознала тогда, что произошло, но хватило ума и выдержки повести себя должным образом. Я сказала, что, если он тронет меня еще раз, ему не жить.

— И он?..

— Несколько дней он вовсе ко мне не приближался. Ни для чего. Он даже стремился не встречаться со мною в коридорах замка, сказался больным и большее время проводил в своих покоях. Я уже всерьез опасалась, что он… — быстрый взгляд в свою сторону Курт скорее ощутил, нежели увидел, — что он сдаст меня в Друденхаус. Я, наверное, сама тогда испугалась не меньше него. Но вскоре он все-таки ко мне подошел; был сама учтивость. Просил прощения… Я не была убеждена в том, что второй раз мне удастся то же самое, посему — что мне оставалось? Я приняла предложение о перемирии.

— Ты именно тогда и начала собирать все эти… труды о чародействе?

— Да. — Маргарет вскользь улыбнулась — едва-едва, но головы к нему не повернула, по-прежнему глядя в ночное небо за окном. — Уж на то, чтобы понять, что мои новые возможности не имеют ничего общего с Христовой благодатью, моих познаний и здравого смысла хватало. Но каяться в этом и желать от этого освободиться — нет; я намеревалась стать еще сильнее, жаждала знать, как владеть всем этим.

— И тебя никто не учил?

Она резко повернула к нему голову, усмехнувшись так, что стало почти физически больно.

— Сообщников выискиваете, господин дознаватель?

— Не надо, пожалуйста, — возразил Курт, осторожно взяв ее за руку. — Просто пытаюсь представить себе это: ты была одна, обладающая невероятной силой, но не знающая, как приложить ее, силой, за которую можно поплатиться жизнью, а этажом выше… или ниже?.. да все равно… эта мразь, только и ждущая, когда ты проявишь слабость, чтобы отомстить за мгновение своего позора… Почему он до сих пор жив? — понизив голос, спросил он вдруг. — При том, на что ты способна, что ты можешь, почему ты терпишь его в этом мире? Почему не отомстила за все, что он сделал?

— Я ведь сказала, милый, все очень непросто.

— Все просто, — возразил Курт отчетливо. — Он мерзавец и заслуживает смерти. Никакие суды здесь не помогут — подобное не выносится на обсуждение всего города, да и никто не поднимет голос на герцога; но смерть — ей подвержены все. Любые сословия и чины.

— Мне не нравится, как ты это говоришь.

— Вот как? — усмехнулся он зло. — Тебе не нравится… Иными словами, ты не желаешь его смерти; верно? Позволишь узнать, почему? Может…

— Не смей продолжать, — оборвала та, выдернув руку из его пальцев. — Если ты скажешь то, что намеревался сказать, я залеплю тебе пощечину.

— А он будет отстаивать твою честь?

Перехватить ее руку было несложно, вторую, взметнувшуюся к другой щеке, тоже; стиснув хрупкие запястья, он рванул Маргарет к себе, прижав к груди и не давая двинуться.

— Я знала — ты не поймешь! — надрывно проговорила она, силясь вырваться. — Знала — и оказалась права!

— Так объясни, — не разжимая рук, потребовал Курт. — Объясни, потому что иначе я действительно отказываюсь тебя понимать!

— Потому что тогда мне конец! — почти выкрикнула она и внезапно обмякла, прекратив попытки высвободиться и упав головой на его плечо. — Потому что тогда мне конец, — повторила Маргарет уже тихо и обессиленно. — Где-то, я не знаю, где, у кого-то, я не знаю, у кого, лежит подписанная им бумага. А в ней — всё, все, что он обо мне знает, а знает он немало. Если с ним приключится что-то, бумага будет у вас, в Друденхаусе. Свидетельство правящего герцога, двоюродного брата князь-епископа, против собственной племянницы — повод задуматься, верно?.. Расследование закончится осуждением.

— Это он сказал тебе такое? — тоже сбавив тон, спросил он, продолжая держать Маргарет в объятиях. — И это правда?

— Я не знаю. Возможно, да, а возможно, и нет… Но желания испытать это у меня не возникает.

— Все, что он о тебе знает… — повторил Курт, отстранив ее от себя и заглянув в глаза. — И откуда же он знает все это, если только ты не откровенничала с ним? А если это так (а это так, иначе откуда бы такая осведомленность), то — почему? Что за причина исповедоваться человеку, убившему твоего отца и…