Бастард Александра - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

Пользуясь затишьем, я быстро пытаюсь вспомнить всё, что знаю об этом собрании.

«Так, тот щеголь, что ратовал за ещё не рожденного сына Роксаны, — это Пердикка. Второй, что брезгует азиатской кровью, — это, скорее всего, Мелеагр. Про него я знаю лишь то, что в походах Александра он командовал таксисом фаланги, а к 323 году приобрёл большой авторитет среди македонской пехоты».

Копаясь в памяти, я неотрывно слежу за всем, что происходит внизу, и вижу, как на слова Мелеагра недовольно дернулась щека Пердикки, и он гневно бросил в сторону своего оппонента:

— То, что ты говоришь, Мелеагр, это измена! — Он прожег своего противника взглядом, но тот ничуть не смутился.

— Почему же! — воскликнул он, ища глазами одобрения собравшихся. — Я не против царского дома Аргеадов, даже наоборот! Я за чистоту крови и предлагаю отдать трон сводному брату Александра, Арридею! Он такой же сын Филиппа, как и Александр.

— Так ведь он же слабоумный! — выкрикнул кто-то из собравшихся, а Пердикка гневно накинулся на Мелеагра:

— У Филиппа II был только один законный наследник, и это Александр Великий. Арридей — сын танцовщицы, низкорожденный бастард и…

На эти слова Мелеагр даже вскочил на ноги:

— Осторожней, Пердикка! Сейчас ты оскорбляешь царского сына! — Выпятив грудь, он вызывающе шагнул вперед. — Пусть он сын танцовщицы, но хотя бы греческой танцовщицы, а не чуждой нам персиянки или бактрийки!

Два военачальника уперлись друг в друга ненавидящими взглядами, и, разряжая накалившиеся до предела страсти, кто-то из гостей произнес:

— Кстати, греков мы тоже били!

Эта фраза многих заставила улыбнуться, но общей ситуации не разрядила. Наоборот, Мелеагр недовольно прорычал в ту сторону:

— Не надо ровнять, Птолемей! Я стоял с греками плечом к плечу во всех битвах от Персидских ворот до Индийского похода. Греки и мы вылеплены из одной глины, не то что персы и прочие!

Выцепляю взглядом того, к кому обратился Мелеагр, и вижу крепкого мужчину чуть за сорок с широким открытым лбом и выразительными глазами. Еще он резко выделяется среди всех чисто выбритым подбородком и повязкой, поддерживающей копну вьющихся волос.

«Ага, вот и будущий царь Египта, Птолемей!» — иронично усмехаюсь про себя, не ослабляя внимания.

А ситуация в зале уже приблизилась к точке кипения. Пердикка тоже вскочил со своего ложа и яростно бросил прямое оскорбление в лицо своему противнику:

— Я озвучиваю волю Божественного Александра, а ты, ничтожество, просто мутишь воду ради собственной выгоды!

Лицо Мелеагра побагровело от гнева, и он потянулся к поясу в поисках оружия:

— Я ничтожество⁈ Ты ответишь за это… — Его рука, не найдя рукояти меча, нервно сжалась в кулак и занеслась для удара.

Броситься на обидчика Мелеагру не дали. На нем тут же повисли его соратники, удерживая от необдуманного поступка, и один из них выкрикнул в сторону Пердикки:

— А может, это ты, Пердикка, пытаешься прибрать к рукам всю власть, прикрываясь нерожденным ребенком!

В одно мгновение вокруг обоих зачинщиков скандала собрались их сторонники, и сразу стало ясно, что конфликт возник не на пустом месте. Эта линия разлома македонской элиты была давней и глубокой.

Раньше только непререкаемый авторитет Александра не давал ей выйти наружу, а теперь… Теперь, когда царь умер, сдерживать глубинное недовольство македонской аристократии его политикой объединения македонян и азиатов стало некому. И уж точно такое было не под силу Пердикке.

Я смотрю, как все меньше и меньше гостей остается лежать, и все больше их присоединяется к тому или иному лагерю. Навскидку, оба они примерно равны, и, насколько я помню, тут выявляется еще один водораздел македонско-греческой аристократии. За Пердикку встали почти все командиры тяжелой конницы, то бишь высшая родовая знать, а за Мелеагром выстроились таксиархи и тетрархи пехоты, то есть новая аристократия, выросшая за годы Великого похода, — рангом пониже и родом поскуднее!

В этой набирающей силу заварухе спокойствие сохранили лишь немногие. В их числе — тот, кого на траурной церемонии Мемнон назвал Эвменом. Продолжая полулежать все это время, он поднялся лишь тогда, когда словесная баталия встала на грань перехода в рукопашную.

Встав между двух огней, он умоляюще поднял руки:

— Друзья мои, одумайтесь! Сегодняшний день и так полон горечи, давайте не будем омрачать его еще и братоубийственной междоусобицей. — Он умиротворяюще посмотрел сначала на одних, потом на других. — Сегодня мы выслушали два предложения, но ничто не говорит нам о том, что мы должны решить этот вопрос именно сейчас. Давайте разойдемся и подумаем хорошенько, а через два дня соберемся вновь и примем обдуманное и взвешенное решение.

Его разумные слова и спокойный тон подействовали на всех отрезвляюще, и с обоих сторон донеслись крики:

— Грек прав!

— Эвмен дело говорит!

В этих условиях первым нашелся Пердикка. Он поднял руку вверх, призывая к вниманию, и произнес:

— Хорошо! Я объявляю перерыв в сегодняшнем собрании. Через два дня мы вновь встретимся в этом зале и, надеюсь, сможем прийти к согласию!

Глава 3

Город Вавилон, начало июня 323 года до н.э.

В руке Зику чадящий масляный светильник, и его крохотный язычок пламени лишь сгущает сумрак вокруг. Стараясь не издавать лишних звуков, мы возвращаемся обратно в спальню. Зику идет впереди; его черная фигура практически сливается с темнотой, и если бы не белая повязка на бедрах, то я потерял бы его в двух шагах.

Приглушенно шмякают по мраморным плитам босые ноги. От толстых каменных стен веет холодом, и я плотнее кутаюсь в кусок шерстяной ткани, который здесь, по недоразумению, называют одеждой.

К счастью, мы уже пришли. Зику останавливается у двери моей комнаты; его рука уже ложится на ручку, и тут я вдруг замечаю, что дверь закрыта неплотно. Я закрывал ее сам и точно помню, как чуть перекошенная дверь упиралась, и мне пришлось поднажать, чтобы вогнать ее в рамку.

То ли я пересмотрел в прошлой жизни шпионских фильмов, то ли сегодня я на таком адреналине, что весь на нервах, но я перехватываю запястье парня, прежде чем он успевает толкнуть дверь.

Рука Зику замирает в воздухе, а сам он с недоумением смотрит на меня: мол, что случилось? Я же, толком, не могу ему ничего объяснить. С одной стороны, вроде бы и нечего объяснять — мало ли кто мог зайти в мою комнату за время нашего отсутствия, — а с другой…