Скопа Московская (СИ) - Борис Владимирович Сапожников

ноги. Теперь я узнал его — это был патриарх Гермоген, глава церкви и верный сподвижник царя Василия.

— Господу помолимся за чудесное избавление раба Божьего Михаила от недуга тяжкого, — первым произнёс он, выступая вперёд царя и оказавшись рядом с моей кроватью.

Патриарх быстро прочёл благодарственную молитву во здравие и все вместе с ним перекрестились на последних словах. Тогда он склонился ко мне и едва слышно произнёс:

— Берегись брата царёва и жену его, яд их страшней скорпионьего, а жала на тебя, князь, наточены.

— Благодарю тебя, отче, — с чувством ответил я, и патриарх уступил место царю Василию.

Но прежде чем дядюшка подошёл к кровати, я встретился взглядом с его братом Дмитрием. И взгляд этот, полный ненависти, не сулил мне ничего хорошего — ни прямо сейчас ни в долгосрочной перспективе.

— Как здоровье твой, племянник? — спросил у меня царь первым делом.

— Твоими молитвами, государь, на поправку иду, — ответил я. — Встать могу уже с кровати, да не велят.

— Кто же не велит чего князю, кроме меня? — удивился царь Василий.

— Ты прикажешь, я не то, что встану, к седлу себя велю привязать, как рыцарь Вивар Гишпанский[2], и отправлюсь, куда ты повелишь.

— Не требую от тебя таких жертв, племянник, — покачал головой царь. — Набирайся сил, ходи в баню да пей квас. Есть те, кто управятся и с Жигимонтом Польским, и с вором калужским. Ты уже послужил мне верно и надобно тебе отдыху дать.

Это была опала — самая натуральная опала. Меня отставляли от войска, передавая его другому командиру, и я даже сильно подозревал кому именно. Может, и из Москвы велит убраться, исключительно для поправки здоровья. Нет, не простил мне государь-надёжа воровских послов, не доверяет больше и любой предлог использует, чтобы лишить влияния. Старый заговорщик, которого едва первый самозванец не повесил, а Годунов в ссылку отправил за интриги, был патологически подозрителен. В этом он мог сравниться с царём Борисом в последние годы, а то и месяцы его правления. Тут снова сработала память Скопина-Шуйского, за что я ей был очень благодарен. Хотя и странно это, ведь теперь это моя память.

— Как сможешь на ноги встать, — добавил царь, вбивая последние гвозди в гроб моей опалы, — для поправки здоровья вернись домой, в Кохму. Говорят, на Уводи воздух целебный и вмиг твои болезни исцелит. А как поправишь здоровье, пиши мне, и я найду для тебя дело.

— Благодарю тебя, государь-надёжа, — ответил я, не став на людях спорить с дядюшкой и принимая опалу и ссылку, — за заботу о здравии моём. Как будут в силах, тут же покину Москву, — заверил я его, — со всеми домочадцами.

Если самого царя мне, может быть, и удалось ввести в заблуждение спокойным голосом и ровным тоном, и он хоть немного поверил мне, что я принял опалу, хотя я в этом очень сильно сомневаюсь. Не такой, ох не такой человек, Василий Шуйский, чтобы я смог его вот так запросто обмануть. Но был в царёвой свите человек, который не верил ни единому моему слову. Я видел, какие взгляды кидает он на меня, когда считает, что я не могу заметить их. Дмитрий Шуйский, великий конюший и неофициальный, но весьма и весьма реальный наследник немолодого уже и бездетного старшего брата. Вот кто видит во мне опасность, и вот кто, скорее всего, стоял за отравлением князя Скопина-Шуйского. Если хочу жить, с ним придётся разбираться и очень жестоко, в традициях даже не девяностых, но именно начала семнадцатого века. Иначе мне просто не выжить.

— А пока при тебе оставлю пару людей надёжных, — добавил государь. — Говорят, что не просто так ты заболел, но отравить тебя хотели на крестинах у Воротынского. Четверо детей боярских будут при тебе находиться неотлучно, дабы сберечь тебя для службы.

И снова я как смог сердечно поблагодарил его, хотя и понимал, что ко мне банально приставляют соглядатаев, чтобы следили, с кем буду общаться до своего отъезда из Москвы.

На этом государь распрощался со мной, и мы обменялись насквозь фальшивыми сердечными фразами. Когда царь Василий, наконец, покинул мою усадьбу, дышать как-то стало сразу легче. Несмотря даже на четверых соглядатаев, оставленных им.

— Опала, сынок, — сказала мне мама, первой пришедшая после того, как дядюшка оставил нас. Александра приводила в порядок хозяйство, взбаламученное царёвым визитом. — Так-то государь тебя отблагодарил.

— Нет, матушка, ещё мы поживём, — вспомнилось мне, хотя не знаю откуда и почему. — Нет, матушка, ещё мы повоюем.

Говоря эти хвастливые слова, я не знал, насколько скоро мне придётся воевать, да ещё и в собственном доме.

[1] Тегиляй — самый простой и дешёвый татарский и русский доспех XVI века. Согласно А. В. Висковатову, устройство тегиляя было следующим: «Это было платье с короткими рукавами и с высоким стоячим воротником, употреблявшееся такими ратниками, которые, по бедности, не были в состоянии явиться на службу в доспехе. Делался тегиляй из сукна, также из других шерстяных или бумажных материй, толсто подбивался хлопчатою бумагою или пенькою, иногда с прибавлением панцирных или кольчужных обрывков, и был насквозь простеган. В таком виде тегиляй был почти столь же надежною защитою, как и всякий доспех. Надевался он в рукава, как кафтан; в длину был ниже колен, а застегивался пуговицами на груди». Однако вместе с тем в описи имущества царя Ивана Грозного числится «Тегиляи бархат Венедитцкои ценинен с золотом и петлями, на нём пуговицы». А в грамоте ногайского Уруса Мурзы, от 1564 года говорится: «Да что мне самому вздевать тягиляй бархат золотной, да пансырь меделенской добрый, да саблю золотом наведену, да седло с золотом, да шелом бы доброй пожаловал еси»

[2]Скорее всего, память подбросила герою одно из книжных воспоминаний о Родриго Диасе де Виваре, известном более, как Эль Сид Кампеадор, который по преданию велел привязать себя уже мёртвого или умирающего к седлу и повёл в последнюю атаку своих рыцарей, и даже после смерти повергнув своих врагов

Глава третья

Решать вопросы по-московски

Звенят сабли. Сыплются искры от каждого удара. Воровские люди лезут через реку, палят из пищалей, но без толку — далеко. Тут не время для огненного боя, только съёмным [1] можно врага сбить. И лезут воровские люди через Пахру, набрасываются на порядки, бьют лихо, жестоко, но всякий раз откатываются. Вот тут им в спины и летят пули стрелецкие, разят без промаха, оставляя в холодных водах Пахры-реки трупы, а воды те текут кровью. Ведут своих людей в