Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий

— Очень хорошо.

— Но ты же не пел!

— Пел. Но могу и повторить.

Я повторил вполголоса, камерно. Не хватает ещё наводить на девушек чары.

— Со сцены Оперного, конечно, будет лучше. Профессиональный певец, акустика, оркестр, зрители, опять же буфет…

— Ты смеешься…

— Нет, отнюдь. То, что мы сейчас делаем — творчество. А постановка оперы в театре — это производство. Будут задействованы сотни людей — солисты, хор, балетная группа, оркестранты, гардеробщики, буфетчики, рабочие сцены, просто рабочие, столяры, плотники, осветители, кочегары, художники, швейный цех, бухгалтерия и так далее и так далее. Театр — огромная фабрика.

А мы будет скромно стоять в сторонке и говорить «нет».

— Почему «нет»?

— Потому что всем захочется срезать угол, сделать попроще. Певцу — чтобы легче пелось, костюмеру — что бы в ход пошла залежалая материя, декоратору — сэкономить на всём… И да, очень может быть, что тебе начнут навязывать соавтора, какую-нибудь знаменитость, Евтушенко или Вознесенского. Говори нет. Девушек ведь учат говорить «нет», не так ли.

— Евтушенко же великий поэт!

— Не спорю. Но нюх на хорошие деньги у великих поэтов отменный. Я не имею в виду конкретно Евтушенко, но имя поэтам при столике легион. Говори нет, и всё. В самом крайнем случае, отвечай, что должна посоветоваться с папой.

— А с тобой?

— Я, как-никак, автор. И хотя у нас автором любят подрезать крылышки, тут у них не получится. Но первый секретарь обкома по сравнению с автором — Крейсер Аврора по сравнению с парусником.

— Отец вступится?

— За тебя — ещё как. Ну, я так думаю. Если ты не начнёшь восхищаться — ах, Евтушенко, ах, Вознесенский!

— А что, нельзя восхищаться?

— Восхищаться можно, но подражать не стоит. И уж тем более не стоит отдавать своё. У тебя получается, и ты не простишь себе, если отдашь мечту всяким поэтам при буфете, которые сочинят что-нибудь тоскливо-протяжное «Малая Земля, Великая Земля» или вроде того.

— Не отдам.

— Тогда на сегодня всё.

— Но у меня ещё есть…

— Вижу, что есть. Но мне со словами нужно сжиться, словно они, слова, от Бога. А это так просто не делается. Ночью подумаю, утром попробую, вечером покажу. А ты не расслабляйся, пиши.

Мы всё-таки распробовали тортик, а потом я проводил Ольгу.

— Чего провожать? Тут минуту идти!

— Мало ли. Слышала, что на Тихом Озере случилось?

— Побольше твоего слышала. Сосновке дополнительные наряды милиции выделены, теперь это самое безопасное место в области.

— Тем лучше. Могу я пройтись с девушкой по самому безопасному месту? Пятьдесят четыре шага в одну сторону?

— Ты считал?

— На глазок. А сейчас и проверю.

И я проверил. И так восемь дней. Не простое это дело — оперы сочинять. Не мало пролилось пота, случались и слёзы.

И всё-таки мы это сделали.

Глава 4

АВТОНОМНОЕ ПЛАВАНИЕ

26 августа 1972 года

— Ключа нет на прежнем месте, ты, Миша, его не брал? — спросил папенька.

— От сейфа или от гаража? От гаража — на крючке за входной дверью. Я его туда приспособил, удобнее.

— От сейфа, конечно.

— От сейфа я перепрятал. Так, на всякий случай. Дедушка прежде посоветовал — всё поменять.

— И где же он теперь, ключ от сейфа?

— Сейчас дам, — я открыл дедушкин — теперь мой — этюдник и из отделения с перемазанными тряпочками (верно, после чистки кистей) достал ключ от домашнего сейфа, большой и солидный.

Папенька ключ не взял.

— Открой, пожалуйста, сейф, я хотел бы кое-что посмотреть, — сказал он.

— Легко.

Сейф стоял в кабинете, в хитром книжном шкафу. Книжные полки проворачивались, открывая капитальную стену, в которую был вмонтирован солидный немецкий несгораемый шкаф, в просторечии сейф.

Замок и в самом деле открылся легко: дедушка смазывал его лучшим машинным маслом: капнуть одну каплю, и довольно. Два раза в год, восьмого марта и первого сентября. Теперь это моя забота.

В сейфе лежали две кожаные, но потертые папки, с дедушкиными и бабушкиными документами, ещё шесть папок договоров на важные заказы (договоры на заказы попроще занимали явную полку книжного шкафа), ящичек с дедушкиными и бабушкиными наградами, коробочка с прадедушкиными карманными золотыми часами «Мозер» на золотой же цепочке. Ещё старая, восемнадцатого века, библия.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В отдельной, уже предназначенной мне папке, новенькой, пахнущей кожей, сберегательные книжки и три конверта с наличностью. В первом, красном конверте — на содержание дома и «ЗИМа», во втором, обычном почтовом, что по девять копеек пара, на жизнь до дня рождения, и в третьем, приятного сиреневого цвета — «на „студенческую экипировку“», — так было выведено дедушкой на конверте.

Но всё это папеньку не интересовало.

— А где…

— Где украшения?

— Ну… Да, наши семейные.

— В укромном месте. Дедушка сказал, что глупо держать их в сейфе, который опытному медвежатнику — как баночка монпасье гимназистке. Лакомство. А зачем тебе украшения?

— Да знаешь, свадебные подарки принято дарить молодой жене…

— Ага, ага. Я тоже так подумал, открыл ящичек, хотел маменьке к новой свадьбе подарок сделать. А в ящике письмо дедушки, в котором он говорит, что, захоти он что-нибудь маменьке подарить, он и подарил бы. А раз нет, то, значит, и не нужно.

— Тут он, пожалуй, прав…

— Но то же самое он написал и о тебе. Мол, если он оставил наследство мне, а не тебе, на то есть причины.

— Значит, если я буду умирать с голода, то…

— Нет, папенька, не передергивай. Вон, видишь деньги? Бери, сколько надо, если умираешь с голоду.

— Но…

— Если тебе будет легче, скажу, что дедушка взял с меня слово до тридцати лет к ним вообще не прикасаться. К украшениям. Только в случае войны.

— Войны?

— Ну да. Мировой или гражданской.

— Дедушка был старенький, и немножко чудил. Какая война, тем более гражданская?

— Тем лучше. Украшения не молоко, не прокиснут. Но я приготовил свой подарок. Тебе и твоей новой жене. И маменьке тож.

— Да? — папенька словно лимон жевал. — Кантату сочинил?

— Оперу.

— Эк тебя разобрало, — совсем разочарованно сказал папенька. — Поди, месяц трудился?

— Почти, — согласился я. — Маменьке понравилось.

— Ты и маменьке послал уже?

— Ну да.

— И что говорит мама?

— Что театр будет ставить.

— Какой?

— Большой, естественно.

— Это она так решила?

— Она. И тётя Галя.

— Вот как? Галина Леонидовна?

— Галина Леонидовна.

— Она и в операх разбирается?

— Маменька и ещё несколько артистов устроили маленькое представление. Тёте Гале очень понравилось. И другим. Решили, что поставят к декабрю. Край — к февралю.

— О чем опера-то?

— О наших солдатах, десантниках. И о врагах, как без них. На Малой Земле. Наши — это Политрук, Лейтенант, Медсестра, гитлеровцы — Генерал и особый злодей Снайпер Смерть. Есть ещё румынская кафешантанная певичка, она же наша разведчица. Ну, и второстепенные роли, и третьестепенные, массовка опять же…

— И что делает Политрук?

— Руководит и вдохновляет. А когда лейтенанта убили, берёт винтовку и идет за Снайпером Смерть.

— Вот так на сцене?

— Зачем на сцене? Просто, возвращаясь, вешает винтовку на стену, и всем всё становится ясно. Если герой вешает на стену ружьё, значит, злодей повержен, так, кажется, записано в Правилах Сцены.

— И ты все это сам сочинил?

— Нет, конечно. Моё — это музыка. А либретто писала Ольга.

— Какая такая Ольга?

— Известно, какая. Стельбова.

— Представляю себе!

— А ты не представляй. Вот опера, играй, пой, слушай. Мне кажется, стихи отличные.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А музыка?

— Вот ты и оцени. С Аней. Пардон, с Анной Петровной.

— И что по поводу ваших трудов говорит Андрей Николаевич?

— Ты и спросишь. Споешь малым составом, покажешь товар лицом, и спросишь, — и я дал папеньке портфель с партитурой. Оперы в папках давать — плохая примета. В портфелях оно лучше выходит.