Надежда Попова - РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО

— Сказал бы.

— А если ч-честно?

Молчание. Знакомо…

— Не знаю.

— Понимаю. Об этом сложно думать, когда уже п-пришлось говорить из-под палки. Сложно признать самому, что ошибался, когда это признание уже вырвали п-помимо твоей воли.

— Чего вы хотите от меня?

— Я уже сказал. Просто п-поговорить. Сказать мне сейчас ты можешь абсолютно все.

— Зачем?

— Я говорил тебе, что подумаю о твоей душе, к-когда все это закончится. А ты сам не хочешь подумать о душе?

— Это означает, что скоро меня казнят?

— Ты боишься умереть?

— Не знаю. Кажется, уже нет…

— Это х-хорошо. Страх мешает думать связно и говорить то, что нужно.

— Кому?

— Т-тебе. И я здесь ради т-тебя. И — нет, это не значит, что тебя казнят.

— Что бы я ни сказал?

— Да.

— Поклянитесь.

— Господь запретил клясться его именем; к-какой еще клятве ты поверишь?

— Не знаю… Не надо. Все равно…

— Ты меня ненавидишь?

Молчание…

Знакомо…

— Не знаю…

— За что именно ты ненавидишь меня? За сам д-допрос или за то, что ты, в конце концов, признался?

Молчание.

— Не знаю…

— Ты ненавидишь во мне человека, к-который причинял тебе страдание, или оппонента, который вынудил согласиться с его точкой зрения?

— Первое вернее…

— Не поджимайся. Я же с-сказал — можешь говорить, что угодно. Я понимаю тебя. Это говорит гордость. Нет, я не с-стану читать тебе проповеди о смирении, я просто хочу помочь тебе разобраться в себе самом. Это чувство человека, к-который доказывал окружающему его миру, что он стоек, т-тверд, непреклонен, и который, в конце концов, сломался. Это неприятно, я знаю. Неважно, по какой причине ты не желал соглашаться с тем, что т-тебе говорили; главное, что тебя переломили. И от этого ненавидишь с-себя, ненавидишь того, кто сделал это, а с ним и весь мир впридачу. Ведь так?

— Может быть…

— Главное — то, что какое-то время ты не был хозяином самому с-себе, что кто-то имел власть делать с тобой все, что угодно. Это глубоко ранит самолюбие. Опять же — я не буду г-говорить тебе, что самолюбие — грех; я просто скажу, что иногда его следует забыть и выбросить. Когда генерал посылает солдата в бой, он тоже распоряжается солдатом, решает его участь, но н-ненавидеть его за это глупо, потому что есть цель, и генерал знает, как ее надо достичь.

— Если генерал правильно обучен…

— Верно. Но ведь, в конце-то концов, прав оказался я, с-согласись хоть теперь. Нет, не надо говорить, что я прав, не подумав. Подумай. Я снова призываю здравый с-смысл. Ведь и ты, и твоя наставница — вы убили человека, который лично вам ничего плохого не сделал, едва не убили еще одного, а чтобы с-скрыть свое преступление, готовы были убить и третьего. Ведь это неоспоримо, так?

— Да…

— Так. Разве это хорошо? Это д-дурно, даже иноверцы имеют законы, запрещающие отнимать жизнь у невинного. Ты же никак не хотел говорить правду, п-позволить спасти едва не загубленную тобой жизнь. И что мне оставалось делать? Я не отрицаю того, что эти методы с-страшны, жестоки и безжалостны, но, скажи мне, о какой жалости к преступнику может идти речь, если умирает жертва? Я понимаю, что это почти невозможно, но все же попытайся п-представить, что речь идет не о тебе, а о ком-то постороннем. Что некто, например, похитил ребенка и держит его где-то, дожидаясь условленной по особым книгам ночи, чтобы умертвить его ради своих целей. Если этот некто не х-хочет отвечать, а в это время где-то, неизвестно где, невинная кроха едва жива от страха? Даже если предать казни такого человека, ребенок-то все равно погибнет — некому будет его освободить, п-потому что никто не знает, где он находится. Кроме обвиняемого. К-который молчит. Разве ты не скажешь, что трижды необходимо вытаскивать из него признание щипцами?

Снова смех, похожий на плач…

— Да… вынужден признать…

— Вот так-то.

Молчание. Напряженное. Долгое.

— Отец…

— Да?

— Вы говорили, я могу спросить, что захочу?..

— Разумеется.

Молчание…

— А если обвинение ложно?..

— Понимаю тебя… Но ведь в т-твоем случае это не так.

— Но если бы было так? Тогда вы сами убили бы невинного человека, разве нет? Хорошо, пусть, да, я признался и повторю: я виновен. Это уже… это уже ясно… Но откуда вам было знать, что это так! Посмотрите вокруг — неужели вы думаете, что эти сотни, тысячи казненных — все до единого виноваты в том, что им приписывают?! Один только донос ничего не доказывает! И признание под пыткой ничего не доказывает! Вчера я сознался бы даже, что убил собственных родителей!

Молчание. Выдохся. Мало сил. И страх. Почти ужас, что — перебрал…

— Не бойся. Ты действительно можешь г-говорить, что угодно; я ведь обещал… Что касается тысяч — конечно, нет. Я так не думаю.

— Тогда… зачем!

— Не того спрашиваешь, сын мой. Я над этим не властен, и это не моя вина. А что до т-тебя — не в доносе дело, хотя именно с него все и началось. Я просто знал, что ты это сделал.

— Но… — почти шепот, — откуда?..

— Я скажу, откуда. В тебе есть особая с-сила, а я чувствую людей, обладающих ею. Вот и все.

Молчание. Тишина — недоверчивая. Тишина — потрясенная. Тишина — испуганная…

— Значит… поэтому первые два допроса проводили только двое судей… и потом они призвали вас, чтобы…

— Да. Не ты один п-помнишь о тысячах осужденных невинно. Мои братья тоже заподозрили простой донос из злобы или зависти. Тебя спрашивали, есть ли у тебя друзья, которые могли бы рискнуть ради тебя жизнью или репутацией; если бы т-такие нашлись, их вызвали бы в качестве свидетелей, чтобы услышать, что скажут те, кто не боится и не станет наговаривать на тебя. Говорю это, чтобы обелить в т-твоих глазах тех, кого ты для себя уже счел извергами. Чтобы не совершить ужасной ошибки, они обратились ко мне. Я чувствовал, как в тебе вздрагивает дарованная тебе сила, когда спрашивал о совершенном тобой. П-потому я знал, что ты — лжешь.

— Дарованная?..

— Кто-то рождается с серыми глазами. Кто-то одарен мощным т-телом, сильнее прочих людей. Кому-то Бог дал дар складывать стихи. Кому-то Он дает способность творить то, что не могут делать д-другие люди. Ты этот дар применил во зло.

Молчание…

— Вы не похожи на инквизитора, отец…

Усмехнулся. Не выдержал.

— Конечно, я не похож, потому что я и есть инквизитор. А те, о к-ком ты спрашивал меня, похожи. Но ими не являются. Их наказание найдет их еще — в этой ли жизни или в с-следующей…

— Вы… могли тогда сказать об этом…

— О том, на что я с-способен? И что тогда? Ты признался бы сразу?

Молчание.

— Вот видишь. И — я об этом сказал. Я ведь говорил тебе: я знаю, что т-ты это сделал. Ты меня не слышал. Ненавидеть меня ты можешь, я это понимаю. Мы просто люди, и некоторые чувства в нас сильны, и благие, и дурные, но — теперь ты можешь сказать, что поступал… неверно? Теперь — можешь с-сказать, что ты был глубоко неправ, когда отказывался говорить со мной? Когда я не угрожаю тебе ни болью, ни смертью, теперь — ты согласишься, что прав был я?

Молчание…

— Тогда ты ненавидел свою жертву, ты д-думал — зачем я буду позволять им прекращать ее мучения, если из-за нее так мучаюсь я! Ты ведь тогда так и думал — «из-за нее», хотя это просто нелогично, не с-соотносится со здравым смыслом. Было?

Молчание.

Шепот:

— Да…

— Сначала была надежда — спасут. Я з-знаю. Потом, уже без надежды на помощь, маленький шанс на то, что тебе поверят, ничего не добившись, если немного потерпеть… Да?

Шепота нет. Кивок и болезненный стон.

Да. Было…

— А потом… Ведь нельзя под такой п-пыткой убедительно оправдываться, если не убедить самого себя в том, что чист, если не притворяться от души; и даже были моменты, к-когда ты верил самому себе, и в каждом крике была неподдельная искренность… Было?

— Было…

Было…

— Так скажи мне теперь: к-кто был прав все это время? Ты перенес столько страданий — за что? Помнишь, о чем я спрашивал?

Еле слышно:

— Еще бы…

— Хотя бы теперь ты можешь с-сказать, что заставляло тебя хранить молчание, когда стало ясно, что тебе не поверят, что никто тебя не станет с-спасать? Что, кроме гордости, ничем не оправданной?

— Не знаю…

— Ничего. И гордость хороша, но в разумных пределах. Не тогда, когда она губит тебя п-просто так. И тело, и душу. Хорошо умирать с гордо поднятой головой, когда ты отстаиваешь честь или жизнь, к-когда жертвуешь собою за любовь к ближнему… да к любому живому существу, хоть к цыпленку, но не тогда, когда смерть приходит потому лишь, что ты ошибся и не желаешь из гордости признать это. С-скажи, разве я не прав?

— Вы правы…

— И разве тогда я был не прав? После всего, что ты уже понял — разве и тогда я был н-не прав?