На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

— Равно как и вас, князь Михаил Васильевич, — чётко на русский манер произнёс мои имя-отчество Пац, явно намекая на моё происхождение и чуждость мою литовскому народу.

— А вот тут вы ошибаетесь, пан Пётр, — покачал головой я. — Трижды бил я Жигимонта на русской земле и единожды на литовской. Коли окажусь я у него в руках, он мне позора своих поражений не простит никогда.

Нечего было возразить ему на эти слова, потому и дискуссия наша зашла в тупик, что позволило снова взять слово Сапеге. И уж великий канцлер его не упустил.

— Мы здесь не для того, — важным, воистину сенаторским голосом провозгласил он, — дабы препираться и говорить о последствиях ещё не принятых решений. Мы собрались, чтобы решения эти принимать в первую очередь. И принимать как можно скорее. Нет у нас полугода, как в Люблине. Надобно понимать, что без Magnus Dux Lithuaniae невозможно для нас дальнейшее существование. Король Жигимонт своим манифестом re vera[3] отрёкся от этого титула, и тем самым потерял на него все права, какие имел со времён Ягайло и Витовта. Отныне в литовской земле должно быть своему великому князю, полностью независимому правителю, вольному в своих решениях. И на сейме сем должно нам выбрать его.

— Вот вы, пан Лев, — снова вступил в дискуссию Пётр Пац, не желавший угомониться, тогда как Адам Вишневецкий больше предпочитал отмалчиваться, — не желаете говорить о последствиях после того, как обсудили мы, пускай и breviter[4], результаты того решения, какое продвигаю я и мои сторонники. Быть может, стоит напомнить всем, что ждёт нас, если выбран будет иной путь? А я сам отвечу на свой вопрос, прежде чем пан Лев, или вы, Михаил Васильевич, решите мне снова рот заткнуть. Bellum civile[5], страшнейшая из bella[6] как только может быть. Ибо это война всего народа, и каждого на литовской земле она коснётся! Каждого!

— Уже коснулась, — поддержал его молодой Стефан Христофор Пац, родич Петра. — Московский князь верно сказал насчёт шляхетской крови, пролитой под Гродно, там только она и лилась.

Про выбранцов, казаков и наёмников он тактично умолчал, однако для собравшихся на верхней галерее шляхтичей лишь их кровь имела значение.

— Она и лилась, — возразил я, снова опередив Сапегу, — и продолжает литься, покуда идут по литовской земле коронные войска.

— А чья в том вина? — тут же оседлал знакомого конька Пётр Пац. — Без мятежа те войска отправились бы на Москву! И литовские вместе с ними.

— А что забыл король Жигимонт в Москве? — поинтересовался я. — Он уже терпел там поражение. Дошёл почти до самых стен и после бежал, разбитый наголову.

— Теперь всё должно было быть иначе, — принялся спорить Стефан Христофор. — Когда б Литва дала свои хоругви Сигизмунду, он бы взял Москву.

— Я, пан Стефан, — вступил Сапега, на сей раз опередивший меня, — сам руководил предыдущим сбором войск для московского похода, и знаю, кого повёл туда Жигимонт в шестьсот девятом, и кого вели на Литву гетманы. Знаю, как знают и многие из славных рыцарей, что не сидят сейчас в депутатских креслах, но довольствуются местом на галерее. И скажу вам, как человек пускай и мирный, однако и о военных делах имеющий представление: даже если в Московском царстве полный раздрай, не сумел бы король не то, что Москвы, но даже Смоленска, долгой осадой разорённого, взять.

— Коли Литва бы понялась, — повторил Стефан Христофор, — дала свои хоругви…

— Были литовские хоругви в первом московском походе, — перебил его Сапега, — сам я вёл их под Смоленск. И где теперь эти хоругви? Где рыцари литовской земли, что пошли на чужбину воевать?

— Так Смоленск для вас теперь уже чужбина⁈ — тут же ухватился за его слова Пётр Пац.

— Когда б там литовская шляхта осталась, — пожал плечами канцлер, — так не была бы чужбиной. Нынче же там только московские дети боярские проживают и землю держат от царя своего. Что это тогда, как ни чужбина, пан Пётр?

— Когда б литовская шляхта пошла с его величеством, — парировал Пац, — так не была бы Смоленская земля чужбиной для Речи Посполитой.

— Польская шляхта с Жигимонтом за свой кошт шла не лучше литовской, — пожал плечами Сапега, — а денег платить всем волонтёрам у него нет.

— Но теперь-то противу вас вся польская шляхта поднялась, — впервые с начала сейма заговорил Адам Вишневецкий, — и идёт на Литву, дабы королевский порядок в этих землях установить.

— Шляхта идёт делить эти земли меж собою, — возразил ему я. — Кто побогаче, тот в магнаты метит, как после Люблина, когда уже делили раз литовскую землю. Кто победнее, тем и имений с застянками довольно будет. Но что же станется с литовской шляхтой⁈

Я намеренно произнёс последнюю фразу как можно громче, чтобы отчётливо слышно было на галерее.

— Московский князь о нас думать решил! — раздались оттуда смешки. — Всех нас в бояре[7] записать желает! Вольностей шляхетских лишить!

Ничего не стал я отвечать. Не спорить же кликушами, у них на каждое слово ответец сыщется да такой, что волосы дыбом. Да и какие бы универсалы ни ровняли шляхтичей между собой, князю препираться с простыми шляхтичами всё равно невместно. Ронять честь на сейме я уж точно не собирался.

— Кто не принимал участия в мятеже, — тоже явно на публику заговорил Пётр Пац, — кто с повинной головой придёт к его величеству, того минует gladius puniens королевского правосудия.

— Слышали уже! — теперь уже кричали наши кликуши, и к ним прислушивались. — Да только веры нет! Как обрушится gladius puniens, так обо всякой iustitia[8] забыть можно! Нет ему дела до правых и виноватых! Всех карать примется!

Быть может, у магнатов вроде Радзивиллов или даже Острожского и были шансы отделаться конфискациями, а вот простым шляхтичам уже несдобровать. Когда пойдёт кровавый передел, всем всё припомнят, и обиды, и службу не тем, а когда нечего припоминать, просто так отберут, потому что закон в эти времена всегда на стороне сильного.

— Тогда давайте, панове, — вновь решил вернуть всех в конструктивное русло Сапега, — сперва, по настоянию пана Петра Паца, решим, стоит ли нам продолжать сопротивление королю польскому с его универсалами или же надобно склонить головы, подставив шею под gladius puniens королевского правосудия в надежде на misericordia regia?[9]

На сей раз возражений не нашлось.

— Тогда согласно традиции, — продолжил Сапега, — поднимитесь те, кто за то, чтобы склонить голову и отдаться на милость короля Жигимонта Польского?

Встали лишь Пётр Пац и его родичи: Ян, Самуил и Стефан Христофор Пацы. Конечно