Олегархат районного масштаба - Квинтус Номен

женщинами собственной, хотя и такой неполной, семьи тоже имели очень высокий приоритет: все же военный «демографический провал» получился огромным, а ведь я еще даже старухой не стану, когда страну «вторая волна» военного провала накроет. И кто мне будет денежки на пенсию зарабатывать? А тут вроде появлялась возможность о пенсии особо и не волноваться. Правда, волноваться приходилось по другим причинам: я ведь, прослышав о Приозерском эксперименте, бумажки-то подняла, выяснила, что ЭКО в Симферополе успешно провели еще в пятьдесят четвертом. Хотя и бумажки оказались не совсем «достоверными»: в документах Хватов «всю вину» взвалил на своего ассистента, который лично операцию провел, некоего доктора Петрова – потому что тогда «научная общественность» возмутилась по поводу «экспериментов на живых людях» и признание профессору грозило серьезными неприятностями, а с лаборанта какой спрос? И не только профессору пришлось туго: насколько я поняла, женщину, которая на ЭКО согласилось, вынудили аборт сделать – но у меня по поводку таких «экспериментов» было мнение совершенно иное и я, благодаря своим «возросшим возможностям», всякую критику процедуры полностью зажала. Вплоть до того, что к самым воинствующим критиканам я посылала Лену, после чего критика мгновенно прекратилась. А эксперименты – продолжались, и к концу января там уже два десятка не очень молодых женщин жили в ожидании нового счастья, а заведующий гинекологическим отделением сообщил, что в очередь на процедуру уже больше сотни их записалось. Но о результатах все же говорить было еще рановато…

Тридцать первого января я приготовилась «вернуть дела товарищу Патоличеву», специально торт даже заказала, которым хотела отметить «торжественный вынос моего тела из начальственного кабинета». Но утром, еще в самом начале восьмого, Николай Семенович мне позвонил:

– Светик, тут такое дело… в общем, врачи пока Николая Александровича на работу не выпускают, так что ты посиди еще в моем кабинете некоторое время.

– Некоторое – это сколько?

– Это, думаю, до конца марта. Даже если Николай Александрович раньше на работу выйдет, я тогда в отпуск уйду, все же лет пять в отпуске побывать не получалось. А ты, я глажу, работу тянешь неплохо… мне на тебя уже столько жалоб пришло, аж душа радуется! И вот еще что: ты ко мне к девяти заскочи, нужно будет парочку вопросов лично обсудить, договорились?

Ну, что с работы меня снимать (и не работы заместителем, а с должности Председателя Комитета) Николай Семенович не собирается, уже радовало. А еще два месяца на позиции Первого зама – это сколько же еще я наворотить успею! А разговор с Николаем Семеновичем получился коротким:

– Светик, я вот что думаю: ты уже девочка большая стала, из комсомола по возрасту уже выходишь. Не пора ли тебе в партию вступить?

– нет, у меня с партией есть серьезные идеологические разногласия.

– Это какие такие разногласия?!

– Такие: партия хочет с меня денежек слупить в виде партвзносов, в мне семью кормить надо, денежек этих мне жалко.

– Ага, как заводы за свой счет строит – ей не жалко, а взносы платить… а я тебе спецнадбавку к зарплате устрою.

– Ткем более жалко будет: надбавка вроде и есть, в денежек все равно нет. А так как семья моя постоянно в численности растет… Не хочу.

– Ладно, я тебе предложил, мнение твое выслушал. И считаю его глупостью несусветной – но, как я уже сказал, ты сама девочка большая и решать тебе. По работе твоей у меня особых замечаний нет, постановление о снятии Славского я утром уже подписал, теперь министром будет товарищ Первухин, и, надеюсь, с ним ты все же поладишь. А в понедельник у тебя встреча с Пантелеймоном Кондратьевичем, так что позавтракай поплотнее и оденься в начальственную одежду. И ты это, хоть с ним-то не ругайся, ладно?

К разговору с товарищем Пономаренко я, как выяснилось, была совершенно не готова. Потому что думала, что он начнет разбирать мои «сырые» постановления или еще какие-то проуколы в работе найдет: я точно знала, что он кое-какие затеи, реализуемые в Комитете, не приветсвует. Или, чего я опасалась больше всего, начнет эксперименты с ЭКО критиковать: противников этого, насколько я знала, было немало. Однако разговор пошел вообще у другом:

– Светлана Владимировна, я… я вот о чем спросить вас давно хотел. Павел Анатольевич говорил, что вам, в ваши шестнадцать лет, Иосиф Виссарионович поручил самостоятельно выбрать, какую операцию по… в общем, как строй наш защищать? Он не выдумал?

– Это не стул.

– Что?

– Анекдот я дурацкий вспомнила. За границей арестовали кого-то, подозреваемого в преступлении, и повели на допрос. А там адвокат его встречает – положено у них допросы с адвокатом проводить. И адвокат это подозреваемому сразу говорит: все отрицайте. А полицейские: вот вам стул, присаживайтесь…

– И что? А, понял, действительно забавный анекдот, – но лицо у Пантелеймона Кондратьевича осталось совершенно серьезным. – Извините, тогда другой вопрос: врачи считают, что товарищ Булганин скорее всего к работе вернуться не сможет в обозримое время, и есть мнение товарища Патоличева утвердить в должности Предсовмина на постоянной основе. А вас тоже на постоянной основе сделать первым его заместителем. Вы результаты показали крайне неплохие, большинство министров считают, что именно вы сейчас можете серьезно улучшить деятельность всех оборонных министерств, да и не только их. Вы согласны занять этот пост? Мы считаем, что вы с работой справитесь, а сами вы как считаете?

– А как насчет Комитета?

– А кому сейчас легко? У нас половина актива по несколько постов занимает…

Я внимательно поглядела на Пантелеймона Кондратьевича, демонстративно позагибала пальцы на руке:

– Ну, еще месяца на три я на этой работе остаться точно согласна, даже на четыре. А вот что будет потом… думаю, потом и посмотрим. Как там правильно говорить-то надо: надеюсь, что не посрамлю и оправдаю. У вас еще вопросы есть? Если нет, то пойду дальше работать.

– Да, конечно… а с вопросами я к вам попозже заеду, если вы не возражаете. Они не срочные, но для меня, для партии и всей страны все же важные. И мы их с вами и обсудим. Потом… – он тоже внимательно на меня посмотрел, слегка улыбнулся, – через три месяца. Или даже через четыре…