Завещание фараона - Ольга Митюгина

улыбка, — то мы похороним царевну с почестями, как угодную богам. Но, если ее тронут животные, мы выкинем тело непогребенным в пустыню. А чтобы никакие сострадательные глупцы не попытались сегодня защитить труп от падальщиков, невдалеке поставим стражу — однако на достаточном расстоянии, чтобы не отпугнуть животных. Таков мой приказ! — закончила Нефертити.

Мена и Атрид сразу поняли, что задумала царица. Раз душа Агниппы была не в ее власти, она хотела надругаться над ее телом.

— Идем, Мена, — разворачиваясь к выходу с площади, сказал Агамемнон. — Мы не позволим Нефертити сделать это.

* * *

Тихая ночь распростерлась над пустыней и безмолвными скалами Та Сет Аат. Луна плыла в вышине, струя безжизненное сияние на величественный пик Та Дехент, на бескрайние пески, простершиеся за ним, — и на скалистые склоны огромного ущелья, на дне которого дремали гробницы.

Город Мертвых…

Дно Та Сет Аат полнилось мраком — словно глубокая река тьмы текла меж серебряных склонов. Провал меж двух отрогов Пика напоминал черный омут — или глубокую разверстую могилу. Сюда уже порывами задувал ледяной ветер из пустыни, струясь песчаной поземкой на древние камни — и замирая у подножия скал.

И у большого валуна, еле различимого во тьме.

Отсюда не было видно луны: ее скрывала вершина Та Дехента. Только звезды ярко блистали в черноте неба.

Здесь, на песке, в урочище меж двух скалистых гребней, лежало тело девушки в окровавленных белых одеждах. Густые волнистые волосы разметались по земле.

Невдалеке, за валуном, угадывались две тени — пара стражников, что мирно расселись, привалившись к еще хранившему тепло дня камню, и передавали друг другу кожаную флягу, негромко болтая.

Из пустыни, совсем рядом, доносился вой шакалов.

Один из сторожей поежился.

— Бр-р! Ну и холодина! Ей-то, — он мотнул головой за камень, — хорошо! Лежит себе, ничего не чувствует, а мы мерзнем!

— Тс-с, — прижал палец к губам второй. — Приказ есть приказ. Хорошо хоть, фляжка есть, вот и грейся. Вот я в прошлую… нет, в позапрошлую ночь такое… Тихо! — прервал он сам себя. — Ты слышишь?

— Что?

— Как будто камень под чьей-то ногой стукнул. Кто-то идет.

Стража прислушалась.

Тишина. Только вой шакалов, только пение ветра меж скал.

— Показалось! — перевел дыхание рассказчик. — Так вот, я в позапрошлую ночь…

Он не успел договорить. Из-за валуна выскочили двое. Короткий удар рукоятью мечей по затылку — и незадачливые сторожа повалились на песок без сознания.

Один из напавших — по одежде и внешности в нем можно было признать эллина — тихо свистнул.

Ответный свист прозвучал откуда-то издали, а через какое-то время в ущелье раздался топот копыт, и вскоре у валуна остановился отряд всадников.

— Она здесь, царь, — послышался тихий голос.

Один из них, на белом жеребце, подъехал к телу девушки и остановился. Стоявший рядом воин бережно поднял мертвую и протянул своему повелителю. Атрид осторожно принял ее.

В этот момент луна, словно дождавшись, вышла из-за Пика, и ее лучи упали на лицо Агниппы — мертвые на мертвом. Безжалостно осветили восковую кожу, фиолетовые губы. И только волосы блестели по-прежнему…

Свешивались почти до земли.

Лишь две длинных пряди змеились по неподвижной груди.

Атрид продолжал вглядываться в лицо жены, словно пытался разъять глазами опустившуюся на него тень Аида и сквозь нее вновь увидеть живую возлюбленную.

Глаза спокойно закрыты, и тень длинных ресниц неестественно резко темнеет на бледных щеках…

Вот-вот… Неужели эти веки никогда не поднимутся?..

Никогда еще Агниппа не лежала так безучастно у него на руках. Всегда ответом был ласковый взгляд, нежное слово, легкое прикосновение…

Теперь она ничего не замечала.

Не видела тоски в его глазах, не чувствовала тепла его рук — и сердца. Лежала, запрокинув голову, безучастная ко всему, глухая и немая.

А лицо так спокойно и чисто…

Если бы можно было поверить, что она просто спит!

Если бы не окровавленная одежда и рана в груди…

Вычеркнуть из реальности, не видеть, не понимать!

Не желать знать!..

— Агниппа! Агниппа, очнись! — нагнулся к ней Атрид, поддаваясь ужасному самообману. — Открой глаза. Очнись! Я приехал. Приехал за тобой! Агниппа… пожалуйста! Не наказывай меня больше. Так жестоко! Взгляни, я приехал! Я тут! Агниппа!

Всадники вокруг молчали, опустив головы. Только ветер выл между скал — и разносились глухие рыдания Атрида.

— Царь, — наконец решился Мена. — Боги с тобой… Она мертва.

Агамемнон только молча закивал, прижимая к себе тело любимой, не в силах более говорить.

А потом поцеловал холодные губы Агниппы.

Так холоден не мог быть даже мрамор.

Так безответна могла быть лишь статуя.

«Крепка, как смерть, любовь», — сказал мудрец?

Нет, смерть крепче.

Если есть что-нибудь в этом мире сильнее любви, то это — смерть.

Все горячие волны этого чувства, что горело в душе Агамемнона, разбивались о холодность и безучастность смерти. Агниппа, когда-то вся пронизанная любовью, теперь позабыла все. Смерть, оградившая ее от всех тревог и забот жизни, оградила и от этого. Царица Эллады переступила ту незримую, близко лежащую грань — и теперь пребывала в невозмутимости…

Какой она некогда была! Милая, легкая, веселая… Воспоминания так жестоко контрастировали с реальностью, что хотелось в них затеряться — и остаться навсегда…

Смерть так невозмутимо лежала на его руках. Сама смерть…

Ей она дала покой, а ему?

Ему — терзания до следующего своего визита…

Безжалостно.

Беззлобно.

Смерть, как и высшая мудрость, стоит над Добром и Злом — и не ведает мучений, выбирая, права или нет.

Решения смерти окончательны и обжалованию не подлежат.

Как пахли губы Агниппы тогда, в роще, во время их тайных свиданий… Теплые… Трепетные… От них пахло пронизанной солнцем летней земляникой.

Теперь — холодные. Твердые. Навечно сомкнутые. С запахом песка и крови.

Боги, сколько бы он дал, чтобы это