Жуть - Алексей Жарков

упрямо поднял взгляд на дверь. В уголке порванного рта блестела кровь. Инспектор занёс кисть хвоста для нового удара, но что-то его удержало. Он посмотрел через плечо — на дверь палаты.

— Да. Она там. Твоя Кристина… И ты знаешь, что теперь ждёт это беременное чудовище.

Это было хуже удара. Хуже смерти. Лицо Эрх-ин-ка исказила боль.

— Эрх…

— Да, Кристина?

— Ох… ты можешь немного медленнее…

— Конечно, память моих сердец. Конечно…

— Говори… что угодно…

И Эрх-ин-ка говорил, хотя представители его народа не пользовались словами во время соития. Роль зрения и осязания, главенствующих органов чувств у людей, у киньлисанцев также была незначительна. Киньлисанцы получали наслаждение от «созерцания» физиологических процессов партнёра.

«Цикл сексуальной реакции» Кристины был прекрасен, как танец трёх Солнц на клинке Ра-аба-ха. Эрх-ин-ка (а рядом с ней — просто Эрх) не испытывал ничего подобного. Никогда.

Он пил события, происходящие с организмом Кристины, как божественный коктейль. Во время ласк, нарастающего возбуждения, сладкого страха, толики отвращения к его твёрдому телу, оргазма и… Все эти стадии являлись частью продолжительного процесса сексуальной реакции.

Эрх чувствовал, как начинает выделяться её вагинальная смазка. Как расширяется и удлиняется влагалище. От прилившей крови набухают половые губы, клитор и грудь. Учащается сердцебиение, дыхание и кровяное давление.

А потом эти изменения нагнетались, росли. Быстро. Очень быстро. Быстрее подлунного затмения.

И в какой-то момент ему становилось мало «созерцания», он желал ощущать её и себя. Вместе. Единым целым. Он удлинялся и уплотнялся, заменяя отсутствие собственных нервных окончаний рецепторами Кристины, и оглушающая волна выкидывала их к порогу оргазма, единого для обоих.

Содержания половых гормонов — эстрогенов, а затем лютенизирующего гормона — перед её овуляцией резко увеличивалось; на три четвёртых криберра подскакивала внутренняя температура тела.

— Кристина…

— Эрх?..

— Я… я это ты.

— Да, любимый. А теперь помолчи…

— Нет! Я не позволю! Я хочу, чтобы она… я хочу стать отцом… — Эрх-ин-ка расправил могучую грудь, и его оковы запели, натянулись струнами.

Шэр-ар-дю отступил, тут же приблизился. Тяжёлые хитиновые элитры на спине раздвинулись, и в тусклом свете подземных ламп сверкнули огромные глаза основной головы.

Эрх зеркально повторил действия инспектора — не мог иначе…

— Тогда ты знаешь, что делать, — отозвался во внутренностях арестованного второй голос Шэр-ар-дю.

— Да, — был ответ.

— Ты спас меня… — шептала обессиленная Кристина, цепляясь за крепкий вертлуг Эрха, чтобы не упасть. Вечернее солнце катилось к закату, из-за громадного чёрного спутника пробивались белые лучи Та-у-ри — другого, смертельно-опасного светила. Кристина знала, чем оно грозит ей, человеку… и не спрашивала, молилась: — Мы успеем… мы не сгорим…

— Мы успеем, мы не сгорим. Держись крепче.

Едва не поскользнувшись на раскалённых добела панцирях, под которыми растения укрылись от смертоносного взгляда Та-у-ри, Эрх остановился — спасение. Киньлисанец и человек упали в сырую нору, словно уставшие путники на мягкую постель.

Теперь это их дом. Эрх покинул город, бросил всех ради неё. Здесь Кристина подарит ему детей. «Дикари», — мысленно произнёс Эрх, думая о том, что они собирались сделать с несчастной девушкой. Здесь, именно здесь он познает счастье отцовства, воспитает своих сыновей… пусть у них будет всего один отец, но он сможет, он справится, его сердца подскажут, как правильно!

— Любимый… — Кристина смотрела в глаза дополнительной головы Эрха. По щекам текли слёзы.

— Не бойся. Я же обещал, что не отдам тебя им… Всё будет хорошо, у меня будут дети, уже очень скоро…

— Но мне плохо… внутри так странно…

— Не волнуйся, ты скоро перестанешь бояться, чувствовать, хотеть, — Эрх переложил мягкое и уродливое человеческое тело в подходящую ямку. — Вот так, отличное место.

— Пло… мне… ггххх…

— Уже начинается, ты подарила мне счастье… как же я люблю тебя!

Последних слов Кристина не услышала. Её тело стало надуваться, стирая прежний человеческий облик и превращаясь в огромное яйцо. Сначала в нём переливались разноцветные струи, внутренние потоки перераспределяли белки, жиры и углеводы, из которых состоял организм, затем скорлупа затвердела, и лишь по шершавым неровностям можно было догадаться о том, где у женщины когда-то было лицо… и как оно выглядело.

Вынырнув из-за спины, основная голова Эрха с удовольствием созерцала удивительный процесс. Эрх провёл щупальцем по желтоватой скорлупе и довольно клацнул жвалами:

— Вот вам, дикари! И никакого аборта!

— — —

— Мы должны что-то сделать, — прошипел широкоплечий Филин. — Давайте выйдем и наваляем этим уродам!

— Да погоди ты, может, это вообще… — прошептал в ответ Натан.

— Что «вообще»?

— Ну, не люди, вот что.

— И что? Так и будем сидеть и смотреть? А потом что? Пойдём зароемся в спальники и задрыхнем, как ни в чем не бывало?

— А ты что предлагаешь?

— Да блин, ты тормоз, я уже предложил!

— Пацаны, не орите так, а то услышат!

— Да ну и хрен бы с ними… вон смотри, один свалил куда-то…

— Стой, Филин, ты охренел, придурок, вернись!

Но Филин не остановился. Он подошёл к костру, сел на освободившееся место, взял протянутого ему Юч-Курбустана и, облизав пересохшие губы, заявил:

— Теперь слушайте меня.

Мистер президент, обнимите свою вдову

Д. Костюкевич

Они ждали его внизу. Голодные, злые, нетерпеливые. Как и последние двадцать месяцев.

Но сегодня он собирался завоевать их расположение. Его пиар-команда предложила одну безумную, но перспективную идею.

«Может сработать», — думал президент, делая глоток грибного чая. От грибов на первое, второе и третье мучила ужасная отрыжка, но это единственное, что в избытке росло в темноте плантаций президентского дворца. Даже на крыше — под грязным тентом зачехлённого ядерной зимой неба. Запасы других продуктов приходилось строго дозировать. Президент непроизвольно облизал губы.

Хорошо хоть прекратился дождь, хлеставший почти неделю в стрельчатые, толстые окна столовой, кабинета, спальни и фитнес-зала. Ядовитый ливень, от которого из котлованов вокруг дворца поднимался зелёный пар. Это нервировало президента — что сделал дождь со ждущими внизу людьми?

Нет, ему определённо требовался хороший завтрак! В обход разработанному меню.

Президент подтянул к себе раструб связи и распорядился. Выслушал вялые протесты и снова прикрикнул.

Бледная Ламия, официант и секретарь в одном лице, внесла огромный позолоченный поднос. Рис с грибами… опять грибы, он же просил! Присмотрелся, остыл — деликатесные лисички. Три куриных крылышка, вызывающе заострённые, золотистые, украшенные рубленым лучком, рядом соусница с бледно-розовым хвостиком взбитой пасты. Белый хлеб с обжаренными семечками лежал на салфетке, вышитой цветами флага. И, конечно, кофе — безумно сладкий, безумно крепкий.

— Что-нибудь ещё, господин президент?

Президент аккуратно разложил столовые приборы, расправил на коленях салфетку.

— Подготовьте Монику. Мы выйдем с ней в одиннадцать.

— Платье? Официальный костюм?

— На ваше усмотрение, — отмахнулся президент, поглядывая на крылышки. Казалось, слюна блестит даже в уголках окаймлённых морщинами глаз.

Ламия кивнула и вышла.

Он управился с ранним завтраком столь же молниеносно, как призывы к войне проглатывались людьми у телевизоров, обиженными на всех и вся.

Вентиляция давно не работала, чтобы насладиться сигарой пришлось приоткрыть массивное окно. Он справился, как когда-то с новой реальностью и голосами. Они никуда не делись, лишь сделались раздражительней и агрессивней.

Как только рама с толстым стеклом провернулась, открыв щель во внешний мир, голоса хлынули в столовую.

— Мистер президент, спускайтесь к нам!

— Тридцать пять миллионов в одном костре! Мы не забыли!

— Умри с нами, гад!

Он обрезал дымящийся кончик сигары, накинул пиджак и стремительно распахнул дверь.

— Сэр, ваша супруга ещё… одевается, — сообщил телохранитель, прижимаясь ухом к раструбу переговорной трубки. — Десять минут.

— На балкон. Как только будет готова. Передай Ламии.

Раскрылись кевларовые зонты, упали вниз факелы — разогнать тени, подсобить немощному небу. Президент решительным шагом ворвался на бетонный островок, полы плаща химзащиты хлопали по икрам.

— Привет! Привет! — проревел он в громкоговоритель респиратора и яростно замахал