Вперед в прошлое 5 - Денис Ратманов

чувствовал неловкость, как если твои друзья пинают инвалида.

Расправившись с полдником, мы перекочевали в кабинет математики, я отдал тетрадь Кабанову, который принялся лихорадочно списывать, поглядывая на Инну Николаевну, воссевшую за учительским столом. Я подошел к Саньку, наклонился и, тыкая пальцем в формулы, объяснил, что и почему, понимая, что парню сейчас совсем не до уроков. Они кивал, не отрываясь от списывания, а Памфилов сравнивал решения с теми, что в его тетради. Денчик хорошо соображал, но учиться не любил, как, впрочем, все в нашем классе.

Чтобы любить учиться, надо быть заинтересованным, а как, когда учителя ничего не могут объяснить, а лишь отбывают срок? Вся мотивация нашей группы пока сводится к тому, чтобы доказать: мы круче барановцев.

Когда Санек наконец списал домашку, я забрал тетрадь и спросил:

— Есть новости?

— Только завтра к вечеру, — ответил он, косясь на Карася. — Бабла-то нет. Сегодня — как договорились? — Он тронул рукой пакет с приставкой.

Я показал пятерню — мол, в пять вечера, он понял, кивнул. После того, как его мать получит деньги, она понесет их приятелю Канальи, и афганцы начнут работать. В лучшем случае им удастся поговорить с вымогателями завтра, значит, Кабановы что-то узнают в среду или позже.

После школы я улучил момент и остался наедине с Ильей. Остановился и сказал:

— Мне нужна твоя помощь.

Илья вскинул белесые брови.

— И?

— Я беру приставку у Кабанова. «Денди»…

— Круто же! — Илья улыбнулся от уха до уха, единственное немногое, что запрещали ему родители — обзаводиться приставкой.

— Я не хочу, чтобы наши знали, что она моя.

— Почему? — удивился друг.

— Потому что будут играть денно и нощно, залипнут, перестанут учиться и тренироваться, чего доброго, прогуливать начнут.

— Ну а я чем помогу?

— Ты скажешь, что она твоя, а родители разрешают играть только час.

— Вот ты жук! — усмехнулся Илья.

— Храниться она будет у тебя.

— А играть мы на чем будем? — остудил мой пыл Илья.

— На телеке. У меня есть черно-белый «Рекорд», его на запчасти продать хотели, но я починил, так что он, считай, мой.

— Так он же древний! Разве получится подключиться?

Я напряг память взрослого, поскрипел извилинами.

— Должно. Приходи после пяти, попробуем, а потом заберем телек на базу. Он тяжеленный, зараза, хоть и маленький. Один не донесу.

Я развернулся и направился домой, но Илья меня остановил:

— Стой!

— Что еще? — обернулся я.

— Я не могу обманывать друзей, — проговорил он виновато.

Вдохнув и выдохнув, я сказал:

— Ну ты представь, что будет, если я скажу, что эта приставка наша. Все будут играть, играть и только играть. А когда мы попробуем их отогнать от телека, шипеть будут на нас! Истерики нам закатывать и топать ножками. Да мы разругаемся со всеми! Проще тогда вообще им приставку не показывать, а мне хотелось бы, чтобы она была в клане, потому что это прикольно. А так, ну, если ты хозяин, то есть твои родители — нельзя и все. Взрослый сказал.

— Все равно не могу, — уперся Илья, он всегда таким был, слишком правильным.

Видя растерянность Ильи, я сжалился:

— Ладно, сам нашим скажу вместо тебя. Тебе только надо будет предупредить родителей и приносить и уносить приставку.

— Отец будет ворчать…

— С таким подходом не будет. Скорее одобрит. Он-то у тебя продвинутый… Короче, жду тебя в пять, потом, в шесть, — тренировка.

Глаза Ильи блеснули азартом, и он кивнул.

Глава 28

Мечта родом из девяностых

Дома я первым делом протопал на кухню, где мама, уже вернувшаяся с работы, занималась готовкой.

— Ма, — позвал я, она обернулась, — я заберу старый телек, ты не против?

— Куда заберешь? — насторожилась она.

— К Илюхе в подвал.

— Против. — Она вытерла руки о передник, заглянула в кастрюлю, выпуская аромат горохового супа. — Во-первых, его можно продать, во-вторых, так вы совсем распоясаетесь и перестанете бывать дома.

Ну, началось. Вот уж не ожидал, что она упрется.

— Продавать вы его уже два года собираетесь, на запчасти. Слышал, что за десять тысяч. Я плачу тебе десятку, и телек мой.

Мама округлила глаза, но я не дал ей возмутиться.

— И еще. Ты говоришь — распоясаемся. Как это проявляется? Я ни одной четверки еще не принес, у меня проявились друзья и авторитет в классе. Над Борей перестали насмехаться.

— Паша, — уперла руки в боки она, — телевизор рабочий, какие десять тысяч? За тридцать заберут!

— А кто его чинил? Мама, твое решение несправедливо. Ты собралась продавать его за десять тысяч, я его починил. Получается, эту двадцатку заработал я…

Из спальни высунулся Борис, пока за нашей перепалкой он наблюдал молча.

— Так что плачу тебе десять тысяч и забираю его. Все. Разговор исчерпан.

— Может, ты все из дома вынесешь? — возмущенно воскликнула она. — Там вам нужнее, да? Дружкам твоим!

— Мама, как тебе не стыдно! — сказал Борис.

— Мне? — взбеленилась она. — Мне должно быть стыдно, что вы вещи из дома начали выносить? Как отец ушел, так совсем страх потеряли!

Основная часть моих денег хранилась у бабушки. Немного — в ящике под телеком, оттуда мама брала на еду. Часть я держал в ящике письменного стола, а остальное — за обложкой фотоальбома с моими детскими фотографиями. И сейчас меня посетила мысль, что мама могла распотрошить ящик, решив, что деньги развращают детей, и нечего нам их иметь. И ничего, что эти