Лев Портной - Хроники похождений

— Что вы делаете? — прошептал я.

— Молчите, я знаю, что делаю! — шикнул господин Швабрин.

— Попрошу вас объясниться, господин Швабрин, — попросил пан Марушевич и добавил: — Я, собственно, никаких высказываний пока и не делал.

Сердце мое сжалось. Я проклинал себя за то, что согласился с назначением Алексея Ивановича моим защитником.

— Ваша честь, — произнес господин Швабрин, — только что вы дважды сказали, что маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Мой подзащитный признается в том, что совершил убийство. Мы предполагаем, что обвинитель считает это убийство преднамеренным. Но нам представляется, что суд может сделать вывод о том, было ли это убийство преднамеренным или случайным, только после того, как рассмотрит все обстоятельства дела. Когда же председательствующий в начале заседания заявляет, что убийство было преднамеренным, тем самым он оказывает давление на суд, что является недопустимым фактом в цивилизованном обществе. Ваша честь, мы конечно же уверены в том, что ваши слова — случайная оговорка, а не предвзятое мнение председателя суда.

Пан Марушевич слушал господина Швабрина с интересом и к концу монолога вид имел растерянный.

— Я назвал убийство намеренным? — переспросил он и поочередно оглянулся на барона фон Бремборта и герцога Эйзеница.

Те придали своим физиономиям скорбные выражения и кивнули в ответ.

— Что ж, господа, — ответил пан Марушевич, — протест защиты принимается. А я приношу искренние извинения обвиняемому и почтенной публике. И прошу мои слова о том, что убийство было намеренным, не принимать во внимание, считать их недействительными, как если бы я не произносил их вовсе.

Я взглянул на господина Швабрина с восхищением. С восхищением и с надеждой, что ему удастся выкинуть еще какой-нибудь фокус, который в корне облегчит мою участь. Тут я вспомнил, что в зале суда должна находиться Валери де Шоней. Я решил ничего не говорить покамест господину Швабрину. Когда мадемуазель де Шоней появится, тогда и разберемся.

— Дамы и господа, — обратился пан Марушевич к залу. — Кто-нибудь из присутствующих хочет сделать какое-либо заявление?

И тогда — слава янычарам! — раскрылась тайна старика-incroyables. Наконец-то довелось мне узнать, чем же я так насолил этому господину.

— Ваша честь! — прокричал старик-incroyables. — Я хочу выдвинуть еще одно обвинение против этого человека.

Он указал в мою сторону опереточным жестом. На лице господина Набаха отразилась сложная игра чувств. С одной стороны, прокурор искренне радовался тому, что у него появился союзник. С другой стороны, господина Набаха приводил в смущение внешний вид старика-incroyables. Яркая и давно вышедшая из моды одежда наводила на некоторые размышления касательно психического здоровья ее обладателя.

Барон фон Бремборт склонился к пану Марушевичу и что-то прошептал ему на ухо.

— Милостивый государь, — произнес пан Марушевич. — Попрошу вас, представьтесь и изложите подробнее, в чем все-таки вы обвиняете маркиза де Ментье?

— Извольте, ваша честь, извольте! — прокричал старик-incroyables. — Я Степан Иванович Кулебякин, российский дворянин! А этот человек присвоил мои награды и выдает себя за маркиза де Ментье! А на самом деле он сын повара, его имя Федоркин Сергей Иванович!

По залу прокатился ропот. Присутствовавшие на заседании русские гусары, мои бывшие сослуживцы, в недоумении обменивались репликами. Пан Марушевич поднял правую руку, призывая всех к тишине.

По требованию председательствующего старик-incroyables вышел вперед и, положив руку на Библию, поклялся говорить правду и только правду. Пока он произносил клятву, прокурор все больше хмурился. Старик-incroyables выглядел кощунствующим клоуном. Когда он закончил, пан Марушевич кивнул ему.

— Слушаем вас.

— Этот человек — самозванец! А кроме того, он не благородного, а подлого происхождения. Он всего лишь сын повара!

— Ваши слова, господин Кулебякин, вызывают недоумение у тех, кто давно знаком с обвиняемым. Не могли бы вы изъясниться яснее, — попросил председательствующий.

Старик-incroyables кивнул.

— Видите ли, ваша светлость, — произнес он. — Когда-то я служил в Санкт-Петербурге при Большом дворе! И я… у меня… я… я… — Кулебякин вдруг побледнел.

— Что — вы? — нахмурился пан Марушевич.

— Я… я… у меня случился амур, — пролепетал Кулебякин.

— Мы рады за вас, — ответил пан Марушевич.

Гусары захохотали. А прокурор смотрел на Кулебякина так, будто тот анекдот испортил.

— Русские, что, все такие озабоченные? — послышался голос Мэри-Энн.

— Да, но это был амур с ее императорским величеством Екатериной, — заявил Кулебякин.

Шутки и хохот прекратились. В зале стало тихо.

— Сударь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил пан Марушевич.

— Еще как отдаю! — Кулебякин сорвался на фальцет. — Это случилось ночью. А потом государыня спросила мое имя. Я испугался и назвался Федоркиным Иваном Кузьмичем. Так звали ее повара.

— Постойте, сударь, — прервал его пан Марушевич. — Вы хотите сказать, что… — тут председательствующий запнулся, — вы хотите сказать, что та особа, о которой вы упомянули, в тех обстоятельствах, которые вы обозначили словом «амур», даже не знала вашего имени?

— Именно так, именно так, ваша честь! — Кулебякин обрадовался — его наконец-то поняли.

В зале стояла тишина. Атмосфера сделалась напряженной.

— А на следующее утро, — продолжал Кулебякин, — ее императорское величество осыпала повара наградами. Чин полковника, золотая табакерка с алмазами, двести тысяч наличными, имение в Барвихе и три тысячи душ крепостных — вот, что предназначалось мне, а получил этот подлый повар. И он не сознался императрице в том, что не он сделал накануне этот амур, он коварным образом завладел всеми этими наградами и скрылся из Санкт-Петербурга! А потом еще и имя сменил! Переехал в Москву и объявил себя графом Христофором Францевичем Дементьевым.

Я приуныл. Кулебякин хоть и выглядел шутом, однако ж вытащил на свет скелет, который был скрыт в нашем семейном шкафу. Дела мои стали совсем плохи. Одно дело, когда дворянина судят за убийство, и другое дело, когда обвиняемый — простолюдин. Я покосился на господина Швабрина, опасаясь, что Алексей Иванович откажется защищать меня. Он с хмурым видом слушал Кулебякина, на лбу его образовались глубокие складки. Оставалось только догадываться, о чем он думает.

— Но какое все это имеет отношение к нашему делу? — спросил пан Марушевич.

— Как — какое?! — вскрикнул Кулебякин, только что радовавшийся, что его наконец-то поняли. — Этот человек, — он ткнул в мою сторону, — вовсе не маркиз, он сын того самого Федоркина Ивана Кузьмича. Я выследил его после того, как его слуга, — он ткнул пальцем в каналью Лепо, — пытался заложить ту самую табакерку с алмазами. Я узнал ее.

Герцог Эйзениц потянул за рукав пана Марушевича и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул в ответ и повернулся к залу.

— А что, — спросил председательствующий, — в России нельзя в разных губерниях называться разными именами? Нам не известны российские законы на этот счет, но мы хотели бы принимать их во внимание при определении степени вины маркиза де Ментье. Я бы хотел услышать независимое мнение кого-нибудь из российских подданных. Вот вы, — он протянул руку в сторону кого-то, кто сидел за моей спиной, — не могли бы просветить почтенное собрание по этому вопросу?

Я обернулся и увидел Мишу Лактионова. Он нервничал и несколько мгновений жевал губы, а затем промолвил:

— Действительно, ваша честь, в России не принято называться разными именами даже при переезде из одной губернии в другую. Думаю, ваша честь, можно утверждать, что это запрещено.

— Благодарю вас, — ответил председательствующий и повернулся к Кулебякину. — Итак, сударь, вы утверждаете, что служили при Большом дворе, пользовались особым расположением императрицы и при этом назвались Федоркиным Иваном Кузьмичем. А Федоркин Иван Кузьмич, служивший там же при Большом дворе поваром, был произведен в полковники, переехал в Москву, где назвался графом Христофором Францевичем Дементьевым. А теперь перед нами находится его сын, полное имя которого, — председательствующий заглянул в свои бумаги, — Серж Христофор де Ментье. Вы же утверждаете, что это не кто иной, как Сергей Иванович Федоркин.

— Именно так, — кивнул обрадованный Кулебякин. — А когда я кинулся в ноги к государыне-матушке и сознался во всем, и признался, что ночью-то это был я, а не повар, она прогневалась, подвергла меня опале и отправила в ссылку!

— Печальная история, — промолвил пан Марушевич и повернулся к прокурору. — Обвинение и защита, вы хотите что-либо сказать по этому поводу?

— Ваша честь, — басом промолвил барон Набах, — я считаю, что факты, изложенные господином Кулебякиным, свидетельствуют о злодейском характере обвиняемого и лишний раз подтверждают обоснованность обвинений, выдвинутых против него.