Поцелуй мамонта - Ярослав Полуэктов

— А это насколько законное предприятие? — спрашивал наивный тогда Никоша. Глупостью своей он сопоставим с глобальной ерундистикой, талантом и смехотворчеством незнакомого ему пока сыщика, грозы всех фальшивомонетчиков — Михайло Игоревича Полиевктова.

— Кому законное, а кому нет. Мы исполняем заказ белого временного правительства. А там как их бог даст.

— А если их белый бог не даст?

— Если их белый бог не даст, то другой, что красный, расстреляет. Боишься, сына, что ли красных гвардейцев? Есть за что. У них наганы, что посленемецкий Максим. Очередями стреляют, — посмеивается папа.

— Не знаю, ни разу красных не видел. И не то, чтобы боюсь, но меня иногда потрясывает. Помнишь, как врач приезжал на хутор с клещами?

— Ну и что?

— Вот с такой силой и трясёт. Как увижу твоего одноглазого американца, так и знобит. Как уедет — всё кругом рассветляется, и опять жить хорошо.

— Это мой лазоревый друг, хоть и одноглазый. Он не врач, но и не злодей. Красный он только тогда, когда за пазухой приберегает волшебный напиток виски. Он деловой американец. Делает бизнес.

— Что есть бизнес?

— Это когда без ихней дрянной выпивки дело не идёт.

— А когда начнём листы резать на боны?

— Не имеется пока такой техники. Зубчатая пила не пойдёт. Лезвий не напасёшься. Ножницами долго. Сами пусть режут. Я на обрезку не договаривался. Пусть чиновники сами режут — сколько им нужно. Ты только ручку шибче верти. Устанешь, пусть сменяет тебя мастер Антоний. Он с лица только несведущ, а по части кручения ручек таких вертихвостов ещё поискать!

***

Приезжали люди Одноглазого Вилли на подводах.

Везли мирную, довоенную, готовую и высушенную пищу в плетёных китайских корзинах. Везли консервы, копчёность, соленья.

Выгружали железные бочата красок с синими полосками на гербах: все в печатях и пломбах на крышках, с непонятными буквами «made in» вкруговую.

Шурша каучуком грузовиков, привозили сырье в тубищах. А увозили на подпись огромные цветные листы — все раскрашенные прямоугольниками, скрученные как великаньи папироски.

Затоптало и заездило тропинки стадо неумных, механических колёсных коров. Завоняло в лесу нефтяными сливками. И будто рассыпались природные фашины — габионы: столько на дорогу накидали камней, засыпав все ейные лужи.

— Медведя — задеруна на них нет, — злился Никоша, — попортют боры сцхшвилизацией, улетят птички, и разбежится прочая таёжная еда.

Наспех здоровались со смертниками приезжие люди смурной наружности. Небритые все. — А не продадут пацанчики? — спрашивали они отца строго.

— Вам ещё в охране добавка не нужна ли? — и подмигивали, считая листаж.

— Совладеет ли оружием Мойша при последнем расчёте? — думали так.

Поди, никого, кроме таёжных комаров в своей жизни не убивал старший Себайло. Уж не говоря про дичь и живую курятину. Так оно и было. С курами (пока жива была) справлялась Явдохея. Чик! — и готов сырец к бульону.

— Этот не продаст, — усмехался Мойша, зная наперёд план бегства, вытирая о фартук замасленные краги и пряча немыслимой величины авансцы.

— За следующей партией приезжайте через неделю. Запас бумажный пока есть. Нам и без того не спать.

Это будет четверг.

За папашу и его скорую прибыль Никоша не сомневался ни на ложку золотого песка.

***

А станет ли Никоша тоже богатым, он не узнал, так как уже 23–го октября 1919–го года (ровно в свой день рождения) он мял седалище об вагон № 4П поллитерного поезда, отправляющегося согласно билету на запад — через Москву в постреволюционный Петро — Питер, — объевшийся груш и одетый в дырявый свитер. Именно так писали блудливые проказники белых газет, и именно так переводили на язык вражеский и получали незаслуженные роялти свои жёлтые, глумящиеся алчно англичане и немчура с францозишками.

Мастер Антоний, изобразив Никоше прощальный жест — постучав рукой с пирожком в стекло плацкарты — прощай, мол, попутчик, — а я в обратную сторону к своим золотым пчёлкам подаюсь, — бросил несмышлёного Никошу сразу за Омском, оставив ему только тот скудный карманный капитал, что мамка Авдоша зашила тому в штаны пару лет назад.

Полно в Омске новых красных жандармов, но кому нужен малец с мешком тряпья за спиной! Знали бы они — сколько в мешке вкусного питанья!

Колбасные шкурки домашних колбас и ненужные скорлупки Никошка, ничуть не брезгуя убытком и не взирая на попутчиков, жадных глазами, смачно бросал он всё это в окно на полном поездном ходу.

— Тук — тук — тук — стучат стишками голодные колёса, перебирая сточенными дёснами стыки железа.

— У — у–у: везу — у–у Никошу в Петер — Питер… — это уже карканье трубы, накурившейся угольного сырца — дерьма: «Там хорошо станет ему — у–у…»

На перронах станций, полустанках, вокзалах Никоша был самым упитанным, — потому подозрительным юношей. Гляделся он розоволицым поросёнком, гордо прохаживающим перед раскалённой сковородой.

На татарских беженцев, обихаживающих свои лохмотные узлы и завистно поглядывающих на раскормленные Никошины щёки, Никоша смотрел презрительно.

Потому как он ещё не знал грустного революционного меню.

***

Неспокойно было староверам в гражданку. Надоела антихристу Антошке Россия. Ну её, к лешей матери!

В Америке, — пишет ему Хаврюша, — стократ лучше. Да что стократ: просто хорошо. Тихо там. Рабочие скромны и ружей в руки почём зря не берут. Они умеют правильно разговаривать с хозяевами. Хозяева на рабочие голоса наставили фильтров и умеют без пулемётов на крыше, а в добром уме (дай им Бог здоровья и семейного счастья с личной жизнью на стороне) считать количество демонстрантов. У них, и даже у жён их, есть профсоюзы и защитники — демократы. Есть и либералы. У них есть Одноглазый Вилли. Это пролетарский вождь. Он наплювал в вашего Ленина на партийном съезде. — Не знаю, — говорит, — тебя вовсе. А его, говорят, весь пролетарский и буржуйский мир уважает. Приезжай, милый муж. Сбреешь бороду и как — нибудь без неё проживём.

— Знаю я лично вашего Вилли, — пишет в ответ запоздалый Антоний, — тот ещё жулик. А с Лениным и адмиралом местным он теперь в большой дружбе. Вместе и врозь капитал наживают. А не знаешь, не ведаешь, чего там Ильич с Надюхой попивают? Я б выслала вискарька с долгим ядом этой сволочливой семейке, ежелив что.

Нет, не бросит, конечно, мастер Антоний в беде своего старшего доверителя, пайщика и сострадальца. Дело сначала надо довершить до разумного конца.

— Ой, хорошее дело мы тут затеяли. Сказки Ершова читала? Нет? А Пушкина? Так вот вспомни там одного именитого петушка при Салтане. Так, почитай, тот славный петушок уже почти наш… — отвечал Антоний