На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

что, однако уверен, в неё поверил не только заносчивый драбант, но и молодой Ян Ежи Радзивилл.

— Однако если гонец вовремя опомнится и вспомнит-таки о правилах хорошего тона, — продолжил я, — то у него есть все шансы не только пережить этот день, но и вернуться к своему пану с ответом.

Тут драбант обернулся к Зенбулатову, который хищно скалился на него, и проявив чудеса выдержки повторил всё, что сказал мне, только куда более вежливым тоном. Конечно же, не забыл, что приглашают князя московского Михала Скопина-Шуйского, а вот о том, к которому часу и когда ждёт меня Вишневецкий, говорить не стал. Зенбулатов бодро сообщил мне о гонце от князя Вишневецкого, и я ответил, чтобы того привели через час. И это я ещё недолго его мариновал, как подсказала мне память князя Скопина.

Когда я принял драбанта в своих покоях Московского двора, тот говорил намного уважительнее. Наверное, ему хорошенько в душу запали мои слова насчёт отрубленной головы и бумаги с ответом во рту.

— Я пришлю ответ князю со своим человеком, — выслушав драбанта, заявил я и жестом отпустил его.

Однако задерживаться не собирался, и велел Зенбулатову ехать на следующий день.

— Со всем вежеством, — без особой надобности напомнил ему я, — сообщишь, что могу встретиться с князем завтра в то время, что он предложит.

Сильно затягивать визит нет смысла. До начала сейма осталось не так уж много времени, а после у нас не будет возможности приватно общаться, потому что каждое наше слово будут подхватывать и толковать сотни человек. И толковать, само собой, превратно, а слышать лишь то, что хотят услышать, пропуская мимо ушей остальное.

Вернулся Зенбулатов быстро, его мариновать в сенях не стали. Видимо, князь Вишневецкий понимал то же, что и я, и сообщил, что ждёт меня завтра в то время, что я сочту уместным.

* * *

Оделся я для такого важного мероприятия натурально литовским магнатом. От Сапеги или Януша Радзивилла не отличишь, особенно теперь, когда усы отросли, и я подумывал не отпустить ещё к ним бороду, однако пока не решился на такой шаг. Быть может, она и добавит мне солидности, однако что-то из прошлой жизни, когда я гладко брился, как и князь Скопин, противилось и пересилить себя я не мог. Да и не хотел особо, если как на духу говорить. Надел я длиннополый кафтан, а поверх него не польский кунтуш, но опашень, шитый золотом ещё из Москвы привезённый. Шапка на собольем меху как нельзя кстати пришлась, на улице ещё холодновато было. К поясу прицепил царёв подарок, хотя вряд ли оружие мне понадобится, но без него даже на улицу выйти невместно будет. Поверх опашня накинул шубу, не для тепла, в ней нужды не было, а чтобы подчеркнуть лишний раз — князь едет. Ехать пришлось в коляске, не в санях, потому что снег давно уже растаял, а верхом передвигаться было нельзя: несообразно это моему статусу. В Москве я был в первую очередь воеводой, здесь же я князь, который на великокняжеский стол претендует, нельзя уже верхом ездить, словно простой шляхтич.

Ехать оказалось недалеко, я едва успел поудобнее устроиться в коляске, как уже пришлось выбираться. Конечно же, князь Вишневецкий не встречал меня на пороге обнесённого невысокой стеной имения, где он проживал. Встретили меня пара дюжих драбантов в знакомых ливреях, в такой же щеголял и тот заносчивый, с которого пришлось спесь сбивать. Они опирались на длинные рукояти бердышей, почти таких же как у московских стрельцов, и умудрились каким-то образом отворить ворота усадьбы, не отпустив ратовища. Вот что значит выучка. Интересно, они и в бою так же хороши, как в парадной службе? Надо бы не забыть поинтересоваться у Вишневецкого.

На дворе меня приветствовал богато одетый шляхтич, видимо, выполнявший ту же роль, что Зенбулатов при мне. Он поклонился мне, без подобострастия, однако со всем вежеством, и пригласил пройти в дом. Я сбросил шубу на руки слугам, стоявшим на пороге двухэтажного дома в немецком стиле, который как-то не вязался с деревянной оградой и длинной галереей-гульбищем со спуском в двор. Всюду в Литве видна была такая вот эклектика, крутая смесь запада с востоком.

Меня проводили в столовый покой, где уже ждал мой главный конкурент на выборах великого князя литовского, Адам Вишневецкий, князь герба Корыбут. Прямой потомок Витовта и Гедемина. Родич Константина Вишневецкого, битого нами под Гродно.

Честно говоря, я представлял себе Вишневецкого этаким седым львом с длинными усами и прямо-таки львиной шевелюрой. В общем, испорчен был польским фильмом с Домогаровым в роли Богуна. Однако передо мной предстал не юный, но ещё и не старый ещё человек с подбритыми по моде висками и седым чубом, одетый в польский костюм, расшитый золотом ничуть не хуже моего.

Когда я вошёл после обязательного доклада старшего драбанта, встречавшего меня во дворе, князь Вишневецкий поднялся и сам пригласил меня к столу.

— Гость в дом — Бог в дом, — приветствовал он меня. — Время обеденное, так отведаем чего Господь послал к столу, а после уже и о делах поговорим.

Отказываться я, конечно же, не стал и уселся за стол напротив князя.

Стол Господь послал князю весьма богатый, и пускай не был я голоден, однако не стал себе ни в чём отказывать и наелся досыта. Да и выпили вина мы не так уж мало, Вишневецкий то и дело поднимал чарку, а после мне нужно было говорить ответный тост. Поэтому и поесть решил как следует, чтобы хмель не так в голову бил. На мёд мы не перешли, пили хорошее вино, к которому я не привык, но всё же допьяна меня напоить перед разговором Вишневецкому не удалось. Крепок был телом князь Скопин да и к вину непривычен, отчего хмелел я не так быстро.

Ну а когда уселись мы, распустив пояса, между нами стояла лишь небольшая сулея[1] с венгерским вином.

— Отменное токайское, пан Михал, — как ровня мы с князем звали друг друга по именам. — Ещё баториев подарок моему отцу, король Стефан его весьма ценил.

— А брат его двоюродный служил Грозному, — напомнил я, воспользовавшись весьма вовремя подсказавшей мне этот факт памятью князя Скопина.

— И куда это его привело? — пожал плечами ничуть не обескураженный князь. — Батюшка мой умер в достатке и почёте, а Байда повешен был турками за ребро и три дня мучился прежде чем ему даровали милость да застрелили из луков султанские янычары.

— Говорят, не милость то была, — напомнил