Дохлый таксидермист - Мария Самтенко

– Пожалуйста, Ильюша. Не надо. Пожалуйста.

Шепот соавтора сорвался в бесконечное «не надо, не надо», и я уже не мог отвести взгляд от его лица – запоминая выражение ужаса пополам с упрямством.

Он ведь больше не обращался к Ваньке, только ко мне, и это «не надо» на самом деле было просьбой не вмешиваться, и глаза у него блестели не от слез, и ботинки беззвучно скользили по граниту, потому, что Петров хотел оказаться на одной линии со мной и Приблудным – осторожно и медленно, чтобы тот не заметил…

Как же он говорил? «Даже не думайте опять умереть первым»?

Нет, Женя. Вы не должны ловить мои пули и лезть не в свою очередь. У вас и так был цианистый калий, так что нечего тут…

– Эй, там, бросьте пистолет! Руки за голову, быстро!..

Я повернулся на крик: по набережной бежали помощник Ганса Васильченко и еще какой-то нервный молодой человек, оба с оружием.

А вот Приблудный, зараза, оборачиваться не стал.

– Учитель сказал, что я вас спасу!..

Все, что я успел, это подумать о направлении, в котором нужно отправиться таким прекрасным спасателям.

Потом – резкий звук выстрела, и толкнуло в грудь, скользкий парапет ушел из-под ног, и…

Удар об воду, как больно, и страшно, в глазах темнеет, и вода обжигает горло, а тяжелое пальто тянет на дно, в объятия смерти, из которых не выбраться…

… а Лидия Штайнберг, получается, будет за мной нырять?..

Миг, оцепенение отступает, и я вспоминаю, что надо грести. Ганс говорил, прежде всего нужно попытаться вынырнуть и сделать вдох. Железные нагрудники военного образца, которые он надел на нас с Женькой, будут тащить на дно, и долго плыть с ними не получится. Поэтому нужно снять их как можно быстрее. В кармане должен быть нож – если, конечно, он не валяется сейчас на дне Яузы – я должен постараться разрезать ремни.

Но сначала – вдохнуть.

Вода – зеленый туман, и я ничего не вижу, и не понятно, в какую сторону плыть, и, кажется, это паника.

Страшно.

Нельзя паниковать, нет, но я…

… я не могу дышать!..

… страшно, и горит горло, и легкие тоже, как будто снова туберкулез…

Я должен плыть, вверх, но нет сил, и, кажется, это все, больно... как больно.

Воздух обжигает лицо.

Мне удается вынырнуть, вдохнуть воздух, но пальто тянет вниз, и я не могу ни за что схватиться, потому, что везде вода, и…

…вода шумит в ушах, опять, в глазах зеленоватая муть, я тону…

…страшно, ужасно страшно…

Я захлебываюсь водой пополам с воздухом, и не понимаю, куда и как плыть, и берег так далеко, и держать голову над водой все сложнее…

– …сюда!.. плывите!.. руку!..

Знакомый голос, и жесткие пальцы хватают меня за плечо, сзади, и чьи-то руки приподнимают голову над водой, и можно вдохнуть.

Женя?

Его что, тоже скинули в Яузу?..

– Тише, не волнуйтесь!.. Вы ранены?.. Вы можете плыть?..

Паника схлынула, оставив ужасную усталость. Я больше не боялся утонуть, потому, что рядом был Женька – он плыл и тащил меня за собой, схватив за плечо. Вариант, что я могу плыть сам, он, кажется, не рассматривал.

И еще он постоянно что-то говорил!

Замолкал ненадолго, восстанавливал дыхание, но потом начинал опять. Было совершенно непонятно, как он вообще находит на это силы. Наверно, у него это было нервное.

Я попытался ответить хотя бы на один из его пятнадцати вопросов, но понял, что могу лишь кашлять, выплевывая воду. Тогда я сделал попытку освободиться от хватки соавтора, и Петров повернул голову, искоса рассматривая меня:

– Подождите, мы почти доплыли до спуска.

До спуска?..

Я совершенно не понимал, куда мы вообще плывем. Пенсне, разумеется, смыло, и я близоруко щурился, даже не пытаясь рассмотреть что-нибудь, кроме голубого неба, зеленоватой воды вокруг и Женькиного промокшего свитера.

В какой-то момент мы оказались у набережной, там, где был спуск, и ступеньки доходили до самой воды. Вместо гранита тут был обычный бетон. Петров затащил меня на ступеньки и свалился рядом, уже совершенно без сил.

Я кое-как приподнялся на дрожащих руках, и проглоченная вода вернулась обратно в Яузу в чудесной компании съеденных утром пирожков.

Петров, в мокром свитере, драных брюках и в одном носке, лежал, опираясь на локоть, и с несвойственной задумчивостью наблюдал, как меня тошнит. Но стоило мне встать на четвереньки и поползти к воде, чтобы умыться и прополоскать рот после рвоты, соавтор сел и нервно взглянул на меня.

Он словно подозревал меня в тайном желании утопиться.

А я подозревал Женьку в том, что он пытался умереть не в свою очередь!

Ну вот зачем ему было прыгать за мной? Там что, других людей не было? А если бы Женя утонул? Он хорошо плавает, но мало ли что! Неудачный прыжок, шок от холодной воды, судорога, приступ паники…

Я очень ярко представил, как Гансов помощник вытаскивает из Яузы труп Петрова, и понял, что должен обсудить это немедленно!

– Спасибо, что вытащили…– пробормотал я, стаскивая насквозь промокшее пальто. – Только вы… вы же обещали… вы сказали…

– Не беспокойтесь, Ильюша, я не планирую умереть, осчастливив этим событием пол-Москвы! – улыбнулся Женька. – А если вы хотите предъявить кому-то претензии, можете выбрать из списка: Приблудный, Распутин, Ганс Гросс и его бестолковые, ленивые подручные.

Петров принялся возмущаться в адрес помощников Ганса, которые и не почесались вылавливать меня из реки. И вообще, были заняты невесть чем!

А на меня вдруг нахлынуло осознание: мы же с ним живы. Сколько нас ни травили, сколько в нас не стреляли, сколько нас не топили, мы все еще живы! И хоронить никого не нужно, и больше никаких некрологов с фотографиями в черных рамочках, и первым никто не умрет! Мы будем спокойно жить и работать, и ждать мою жену, Марусю, и дочку, а потом еще Валю, жену Петрова, и его сыновей! И никакого больше Распутина и Приблудного!

Глядя на Женьку, мне хотелось смеяться:

– Что, прямо-таки «были заняты невесть чем»?..

– Почти, – улыбнулся Петров, – их было двое, и они всей толпой арестовывали Приблудного. А я ужасно испугался за вас и не мог ждать. Там этот помощник,