Шарлатан IV - Квинтус Номен

эта бескрайность мне и не нравилась, и не потому, что я что-то «такое» про поля эти знал. То есть знал, но раньше не совсем представлял, что мне эти знания могли дать — а теперь я ведь кое-что смог своими ручками измерить! И мог теперь сказать… то есть сначала все же подсчитать, а затем сказать людям, что тут делается неправильно и как все это быстро и легко поправить. То есть все это люди и без меня, в принципе, знали — но они «просто знали», а вот когда знания эти озвучивает Шарлатан, то они превращаются чуть ли не в божественное откровение. Не совсем, но ведь «Шарлатан-то врать не будет»? И вот предчувствие того, что я снова смогу что-то очень полезное для страны сделать, наполняли жизнь смыслом.

Но все же ощущение какой-то неполноты этой жизни у меня все еще оставалось. И я очень долго не мог понять, чего же мне так не хватает — но уже ближе к ноябрьским праздникам до меня дошло. Я как раз вернулся «с полей» в Горький, в свою квартиру заехал, чтобы хотя бы приодеться к празднику. И когда я в нее зашел, я все вдруг понял, чего мне в этой жизни не хватало все эти годы…

Глава 3

В квартире, как и раньше, находились «секретари-телефонистки», сидящие у аппаратов «серии», и принимающие «заявки» от разных предприятий. Правда, в последнее время работы им стало гораздо меньше (в том числе и потому, что Мария Тихоновна с работой именно директором НИРФИ вполне освоилась и заказы на оборудование самостоятельно по заводам и фабрикам в основном распихивала, да и с Зинаидой Михайловной уже договорилась о том, что в Минместпроме был специальный отдел создан, который координировал «заказы от науки»), так что и девчонок в группе стало меньше, и работы им почти уже не было. То есть максимум пара аппаратов использовалась, а чаще они просто чем-то другим занимались. Как я понял, учились: мне «телефонный секретариат» все же не из сотрудников МГБ набрали, а выпускницами техникумов, с телефонами работающих умеющими, укомплектовали, и большинство из них поступили учиться в институты на заочные и вечерние факультеты. А когда я в квартиру зашел, они все как раз на кухне скопились и готовили что-то себе на обед.

И вот одна из них, меня заметив, поинтересовалась:

— Вы надолго? То есть на обед-то останетесь? Я могу вам картошки нажарить… супу у нас хватит, а на второе мы рисовый салат сделали, который вы придумали, но его мало получилось…

— От картошки не откажусь… а где Катя?

— Она уволилась. Вышла замуж на той неделе и уволилась, у нее муж по распределению в Брест попал, и ему как раз квартиру там дали. Так что нас вообще трое осталось, но даже это ненадолго: начальство сказало, что после праздника тут ваш секретариат вообще закроют. И правильно, нам сейчас хорошо если пара звонков в день приходит, чего просто так сидеть-то? Только вы своим родным и знакомым скажите заранее, что номер этот на научный отдел Минместпрома переводят, а вам новый выделят, только мы не знаем, какой, это вам на телефонной станции узнать нужно будет. И лучше сегодня, они до пяти сегодня работают, а потом, после праздника, там никого не застать будет долго…

И вот пока девочка все это произносила, я понял, что в моей жизни исчезло: меня люди в большинстве своем перестали воспринимать как человека. Как простого человека, с которым можно общаться именно по-человечески. Я про родню не говорю, и про Маринку с Надюхой, про Вовку Чугунова с некоторыми другими людьми, с которыми я вообще с раннего детства общался, а вот люди посторонние — для них я вообще не человеком был. А был каким-то «недосягаемым эталоном» и местами даже «наместником бога на земле» — и до меня дошло, как же трудно было жить тому же товарищу Сталину. И почему он о своей отставке объявил, не скрывая особо радости от того, что он больше не обязан оставаться тем самым «товарищем Сталиным»…

Ведь даже с Ю Ю у нас отношения были исключительно деловые, как бы мы ни старались из себя что-то там такое изображать. Ей было плевать на то, что я думаю, да и мне, чаще всего, было не очень интересно, что думает она. По работе — да, но мы даже работу делали… не совместно, а просто рядом, а это все же накладывает определенный отпечаток на восприятие друг друга. И для нее я так и остался «мальчишкой, которого просто нужно любыми способами сберечь для страны», так что я понял, почему она сказала, что минимум год меня видеть не хочет. Не потому, что ее мужу наши встречи могут не понравиться, а потому что она от меня просто смертельно уже устала…

И эти девчонки-телефонистки — они меня примерно так же воспринимали: не как человека, а как абстрактного источника нудной и не самой приятной работы. Нудной потому, что они не очень даже понимали, что и зачем они делают, а неприятной потому, что им приходилось весь день тут сидеть и тупо ждать возможных звонков. И я увидел, что они действительно рады тому, что здесь эта работа для них заканчивается — даже несмотря на то, что в новом отделе местпрома им придется заниматься тем же самым, и работа там будет куда как более напряженной…

И я, по дороге в Пьянский Перевоз, думал как раз о том, что в этой жизни судьба забрала у меня возможность простого человеческого общения. Не с родней и старыми друзьями, но вот со сверстниками у меня отношения получались очень странными — и именно это мешало мне наслаждаться жизнью. Я мог получить практически всё, вон, даже Ю Ю добыл какую-то редкую китайскую посуду, о которой большинство людей вообще не знало, что такая в природе существует — но почему-то «радость обладания» меня так и не постигла.

Кое-что, впрочем, меня все же радовало, но это было «радостью ностальгии»: в новую квартиру, полученную в Перевозе, я заказал такую же «сомовскую» мебель, какая у меня было в прошлой жизни — и это сделало жилье более уютным, что ли. Но и всё, а вот уют этот даже радовал не особенно сильно, ведь им не с кем было поделиться — а без этого радость получается какой-то… ущербной. По-настоящему «домом» для меня был