Лед - Андрей Алексеевич Панченко

Сижу на скамье, затекшей спиной прислонившись к деревянной спинке. Руки дрожат — не от холода. Пот стекает по виску, хотя в зале душно, а не жарко. Присяжные ушли уже два часа назад, но мне кажется, что прошло полжизни. Не смотря на разговор со Смитом, я нервничаю, и чем больше проходит времени, тем больше. Значить совещаются, значить есть сомнения! Каждый их шаг там, за дверью, в совещательной комнате, — как гвоздь в мою грудь.

Судья что-то бубнит секретарю, прокурор с каменным лицом листает бумаги, будто ему всё равно. Смит читает какую-то книгу, мой второй адвокат — мистер Лоури, — сидит, сцепив пальцы, будто в церкви.

И вот — щелчок двери. Присяжные возвращаются. Двенадцать лиц, каменные, серые, как мостовая после дождя. Старшина выходит вперёд. В отличии от остальных вершителей моей судьбы, на его щеках румянец, взгляд злой и недовольный. Он подаёт бумагу судье, и мне кажется, что у меня подкашиваются ноги — хоть я и сижу.

Судья разворачивает лист. Молчит. Читает про себя, хмуриться, перечитывает ещё раз, потом скрипнув зубами он не внятно, быстро бурчит:

— В связи с представленными доказательствами и согласно инструкции суда, присяжные постановили… Невиновен.

Последнее слово я не расслышал, и мир застыл. Что? Что ты сказал козлина толстая⁈ Неужели нельзя сказать громко, внятно и чётко⁈ Виновен⁈ Не виновен⁈ Мне сейчас на рывок уходить, или радоваться⁈

Только когда адвокат ткнул меня локтем, когда я увидел, улыбающегося Арсения, когда понял, что стоявшие раньше по бокам скамьи приставы куда-то исчезли, я понял: живой. Свободный!

Сука! Перенервничал напоследок. А ведь я едва не рванул в бега, готовясь силой прорываться на свободу! Ну нельзя же так над людьми издеваться! Я встал. Вокруг снова засверкали вспышки фотоаппаратов, ранее тихий судебный зал взорвался гулом множества голосов. Процесс был открытым, и журналисты заняли все свободные места на скамьях за моей спиной. Они молчали весь процесс, и вот теперь лавину из их вопросов как будто прорвало… Домой хочу!

На ватных ногах, не обращая внимания на окружающих, сквозь взгляды, шепот, тяжёлый скрип пола, я шёл не по залу суда — я шёл по тонкому льду, который вот-вот должен был треснуть. Как будто снова я в Арктике, и мною преодолена очередная опасная полынья. Лед должен был треснуть, но я вновь нашел способ его обойти. Я снова обманул костлявую, хотя она за мной и приходила, арестовать снова я бы себя не дал, а значить наверняка бы погиб при попытке побега, но обошлось, я не умер. Не в этот раз.

Глава 4

Я стоял на палубе парохода, и смотрел как за кормой исчезют огни Манхэттена. Был май 1893 года. Огромное судно, угольно-черное, с высокими трубами, дрожало от гула машины. Мы уходили в океан — в сторону Европы, домой, в Россию, к Петербургу. Пароход «Augusta Victoria» немецкой компании Hamburg-Amerikanische Packetfahrt плывет в Атлантический океан, сверкая лакированным деревом комфортабельных салонов и медью поручней. Я — пассажир первого класса, мой билет стоит больше, чем годовая зарплата рабочего, но взамен я получаю — ковровые дорожки в коридорах, шампанское по вечерам, обходительный персонал и вальсы Штрауса из оркестра, скрытого за пальмами в салоне.

Путь длинный: около двух недель до Гамбурга, затем поезд через Берлин и Кёнигсберг, еще день-два — и я в Петербурге. Впрочем, это не точно, в транспортной компании сказали, что из-за штормов иногда вместо Гамбурга судно швартуется в Бремене, но это не меняет общего маршрута.

Всю зиму я провел в Нью-Йорке, заканчивая судебные дела, читая лекции и давая интервью. Без ложной скромности можно сказать, что теперь я очень состоятельный человек. И дело не в платных лекциях и интервью, которые тоже приносили хороший доход, за денежный поток, что внезапно обрушился на мою голову, я должен благодарить банду своих адвокатов, во главе со Смитом. Хорошо иметь друзей среди мафиози… Акулы юриспруденции работали не покладая рук и не спя ночами, перевели десятки литров чернил, чтобы завалить исками американские суды. Не за бесплатно конечно, а за фиксированный процент от взысканной суммы.

Жертвами Смита помимо Соверса старшего, мошну которого мы основательно растрясли, поставив его на грань банкротства, стали и полицейский департамент Нью-Йорка, и газетчики, и даже Американское географическое общество, а так же ряд его членов. Большинство судов ещё не завершились, парочку мы проиграли, но и тех, что мы выиграли, хватило на то, чтобы основательно пополнить мой карман. Смит продолжает работать, и я надеюсь, что поток денежных средств из этого источника иссякнет ещё нескоро.

Я один, вся команда покорившая полюс уже давно убыла на родину, или к новым местам службы, и только я завис в Америке, со своими проблемами. Даже Тимоха, мой верный приказчик, занимающийся вместо меня раздолбая семейным бизнесом Волковых, ушел на «Единороге» в новое плавание, найдя в порту Манхеттена какой-то выгодный контракт. Кинули меня все, кроме Смита короче, бросили одного на чужом берегу! Эх… Ладно, зато я теперь путешествую первым классом на огромном пароходе, а не страдаю от качки в маленькой каюте зверобоя!

Рождество и новый, 1893 год я встретил в поместье Чарли Гросса, в компании Ричарда и их семьи. Принимали меня там как особу королевских кровей. Такое отношение со стороны прислуги и даже родственников братьев Гросс было мне понятно, ведь обоим я по несколько раз жизнь спас, о чем они растрепали каждому встречному. Понятно то мне это было, но и неудобно было очень сильно. Все пытались поблагодарить меня, общались подчёркнуто уважительно и даже с подобострастием, что меня сильно бесило. И только с Чарли и Ричардом, я себя там чувствовал расковано и свободно. От прочищения этого дома у меня в общем остались противоречивые чувства: с одной стороны — я был рад провести время в компании друзей, а с другой — больше я туда ни нагой!

Кстати Ричарда тоже оправдали по всем пунктам обвинения, так что мы теперь оба чисты перед Американским законом. А вот Тупун, бедолага, объявлен в федеральный розыск. Впрочем, эскимос об этом не знает, и вряд ли узнает до конца своей жизни, которую он, я надеюсь, проживет долго и счастливо.

— Мистер Волков! — Я обернулся, и увидел улыбающегося во все девятнадцать прокуренных зуба нашего капитана, Ганса Беккера. Он был одет в белоснежный китель и крутую фуражку. Говорил капитан на