Держава - Олег Валентинович Ковальчук

Правда, как во времена моего предка Петра Великого, под стол никто не упал и матерные частушки не пел. Впрочем, историки литературы до сих пор спорят — существовали ли во времена Петра частушки? Вот мат, тот существовал.

Как говаривал один мой знакомый — все всегда заканчивается. Мне полагалось первым покинуть свое место, а уже потом должны выйти остальные гости. Правда, кого-то придется выносить, но это издержки, о которых не положено знать широкой публике. Фотографы допускаются на такие мероприятия лишь в начале церемонии, чтобы сделать протокольную съемку, а скрытых камер в этой реальности еще не появилось.

Ещё раз кивнув присутствующим, я подождал, пока прислуга не отодвинет стул, встал.

— Ваше величество, вы не уделите немного времени своей … верноподданной?

Я ещё не успел обернуться, и не знал кто ко мне обращается, но было в голосе нечто такое, отчего у меня мурашки пробежали по спине.

Я медленно обернулся, встретившись с холодным взглядом великой княгини Ольги.

Отметил, что она не обращается ко мне — сын мой, или как-то ещё по-родственному, но и такое обращение соответствует правилам. Все-таки, её сын теперь император, а она только подданная.

— Разумеется, ваше высочество, — поклонился я женщине, что считается моей матерью. Осталось решить, куда нам пойти подальше от любопытных глаз. Мой кабинет далеко, а что тут ещё есть, я даже не знаю. Хоть карту рисуй… Нужно будет вызвать коменданта, чтобы тот познакомил меня с планом дворца, а иначе я так и буду плутать, словно незадачливый грибник. Поймав взглядом кого-то из прислуги, приказал: — Проводите нас в уединенное место.

Кажется, Зимний дворец огромен, но везде толкутся какие-то люди, что-то делают или делают вид, что заняты. Пока мы шли, я снова пожалел, что здесь ещё не изобрели «Яндекс-навигатор». Наконец таки слуга завел нас в какой-то закуток. Оставив дверь слегка открытой, чтобы ни у кого не было соблазна подслушивать, я отошел вглубь комнаты.

— О чём вы хотели говорить? — максимально нейтральным голосом спросил я.

— Нет, — покачала головой великая княгиня. — У меня только один вопрос. Где мой сын? Что с ним?

Какой-нибудь педант бы сказал, что женщина задала не один вопрос, а целых два, но нормальный человек понимает, что это, в сущности, один и тот же вопрос.

По спине вновь пробежал холодок.

Я предполагал, что подобный разговор может случиться, но не так же в лоб. Я предпринял большое усилие над собой, чтобы, во-первых, выдержать нейтральное выражение лица и не выдать своего беспокойства, а во-вторых, не начать озираться по сторонам выискивая подслушивающих недоброжелателей.

Думаю, отыгрывать роль блудного сына изменившегося за время учёбы бессмысленно. А спрашивать — как же вы догадались, просто нелепо. Мать, она мать и есть. Поэтому, я в тон ей ответил:

— Ваш сын жив, но он в очень плохом состоянии. — Подумав, добавил. — Александр Борисович находится в коме.

— Я должна его увидеть, — произнесла она глядя на меня. Женщина была ниже меня, однако складывалось впечатление, что она смотрит снизу вверх.

И уж не знаю в чём дело, может дар еще один прорезался, но я почти физически чувствую, какая тяжесть у неё на душе. Она как и любая мать любит своего сына. Однако, как княгиня, она ни мимикой ни жестом не показала своих истинных чувств.

Железная женщина. Другая бы принялась истерить, кричать и требовать, но мать моего двойника вела себя настолько достойно, что у меня на миг перехватило дух. Понимаю, как ей сейчас нелегко. Да и раньше-то было трудно. Целых два года не получать никаких известий от сына, а потом ее вместе с мужем отправляют в Японию. Спрашивать, как давно она знает, думаю, совершенно неуместно.

Нет, на самом-то деле я мало что понимаю. При всем желании не смогу влезть в шкуру женщины, расставшейся с сыном на два года, мечтающей о встрече и, обнаружившей на его месте двойника.

— Мой сын здесь, в Петербурге? — настаивала великая княгиня. — Я чувствую, что он где-то рядом.

— Ольга Николаевна, а вы не можете подождать до завтра? — поинтересовался я, прикидывая, что надо бы сообщить Кутепову, согласовать с ним визит великой княгини, договориться о проходе в Кресты.

Было ещё два важных вопроса. Что княгиня намерена делать дальше, когда узнала правду. А ещё, не стоит забывать про хранителя последней воли императора. Как я понял ситуацию, он ведь убьёт любого, кто попытается вмешаться…

Великая княгиня вновь покачала головой:

— Нет, ваше величество. Я боюсь, что до утра я просто не доживу. Последнее время я живу лишь на успокоительных лекарствах, да на снотворном. Мне два года говорили, что мой Сашенька где-то в Швеции, или в Швейцарии — путались в ответах, но я знала, что он недалеко. Моему отцу, никогда не удавалось ввести меня в заблуждение своими интригами. Но и выбор у меня был небольшой. Я просто приняла правила игры.

Великая княгиня посмотрела мне в глаза.

— Пожалуйста, — тихонько попросила она.

Наверное, будь я более опытным царем, отказал бы ей, приказал сидеть в комнате, а потом отправляться в Японию, к супругу. С чего бы это ей умирать? Лет ей чуть больше сорока, в моем времени можно ещё ребенка родить, да и здесь женщины в этом возрасте ещё рожают. А коли умрет… Выпьет на сон грядущий не две пилюли снотворного, а штук десять, вот и все. Самоубийство, разумеется, мы не признаем. Не может мать императора покончить с собой, словно забеременевшая гимназистка. Врачи выдадут заключение о смерти в результате инфаркта или инсульта. Что ж, так оно даже и лучше. Мне меньше мороки. Досадно, конечно, что мать юного императора умерла сразу после похорон отца, опять похороны и траур, но переживем… Да о чём я думаю? Когда я успел превратиться в бессердечного политикана? Я только приступил к власти, а уже думаю о таком.

Безусловно так, или, примерно так, должен рассуждать властитель, обязанный быть циником и, немножко сволочью. Я еще в той жизни понял, что любой начальник является сволочью. И, не потому, что он такой нехороший, упивающийся властью, а потому, что начальник.

Но государем я был неопытным, но при этом, становиться сволочью тоже не хотелось. Конечно, со временем огрубею, сердце покроется защитным слоем жира, стану-таки сволочью, это ведь необходимо, но пока стою и ругаю себя за гадкие мысли.

Тут горем убитая мать, а я рассуждаю как