Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути

Ознакомительный фрагмент

— Прости меня грешного, Господи, — отчего‑то вдруг захотелось повиниться в содеянном

Повинился. От сердца повинился, без дураков. Ну и что дальше? Что делать‑то? Куда идти? По всему получается, что как он не стремился спасти свою грешную жизнь, ничего у него не получилось. А может он сейчас в коме и это его бред? Очень может быть. Вон и костюм отглажен, словно только что получил его из заботливых рук жены, никаких прорех, кровавых пятен. А ведь должно быть, это он точно помнит.

Ну и сколько ему тут стоять? Это же уму непостижимо, вот так вот стоять без дела. Хоть бы ощущения времени не было. Но нет. Время он чувствует и мало того, от одной только мысли о вынужденном длительном нахождении в этом месте, его бросало в дрожь. Не фигурально, а очень даже натурально. Еще и озноб по спине пробежал.

А может как в той сказке, пойти куда глаза глядят? Можно, да только бесполезно все это. Никаких сомнений по поводу того, что эта заснеженная равнина бесконечна у него не было. Ну и что это, рай или ад? Да нет, скорее какое‑то междумирье. Это что же тогда получается, его грехи пребывают в равновесии с добродетелями и весы не знают куда качнуться? Допустим. Ну и где скажите мне на милость тогда судьи? Кто решит, куда ему направиться, вниз или вверх?

Ну хоть бы кто‑нибудь появился и поставил ему условия, как это бывало в фильмах. Ну там — найди того кто тебя искренне и от всего сердца любит. Или еще что, чтобы в конце концов определиться с тем, куда его направить. Так ведь нет никого. И не появится, в этом он был уверен. Мало того, его не отпускало ощущение, что ему самому придется принимать решение. Вот только бы еще знать какое.

— Это еще что за хрень! Бубенцы? Ну да, очень похоже на то, что слышал на масленицу.

Это он вовремя. Это он в тему. Словно из ниоткуда, не из под земли, а именно, что ниоткуда, возникла несущаяся во весь опор тройка черных лощадей запряженных в белоснежные сани. Кони просто загляденье. Никогда ничего подобного не видел. А главное, как однояйцевые близнецы — черные как смоль с белыми ромбовидными звездами волбу.

И все как на картинке. По центру коренной, с развивающейся гривой, гордо несущий большую голову, по бокам пристяжные, отвернув головы в стороны. Вот только на облучке не возница в традиционном русском кафтане с мурмолкой на голове, а какой‑то юнец, с красивым лицом и правильными чертами, в треуголке и ярко шитом камзоле. И нескончаемый, разбитной перелив бубенцов. И все это великолепие несется прямо на него.

Он уверен, что они не отвернут. Но так же не отпускала и уверенность в том, что вот сейчас ему предоставляется тот самый момент выбора и решать только ему — либо оставаться на месте, либо отойти в сторону и ждать дальше. Хуже нет, чем ждать и догонять. Он остался на месте, устремив пристальный и упрямый взор на несущуюся на него во весь опор тройку с бубенцами.

Лошади его не стоптали. Когда до него оставалось совсем немного, когда казалось, вот–вот по нему пройдутся тяжелые кованные копыта, среди звона и тяжелого дыхания лошадей, разнесся задорный молодой голос.

— Тпр–ру, залетные!

В лицо ударил вздыбленный снег, обдав прохладой, вслед за ним горячее дыхание лошади, резкий запах конского пота. Странно. А своего дыхания он не ощущал, как не ощущал до этого и никаких запахов. До появления этой странной тройки тут вообще все было каким‑то стерильным и неестественным.

Стоп. А ведь верно. Он не чувствовал ничего. А тут и холодный снег, и жаркое дыхание, и запахи. Что бы все это значило? Что это? Никак руки и лицо начало покалывать от мороза? Это что же получается? Все здесь было нереальным до появления вот этого мальчишки. Все. Даже он. Но стоило появиться ему и все изменилось. Вроде что‑то прояснилось. И в то же время вопросов стало еще больше.

А интересно так разодет паренек. Если взять во внимание, что он сам сейчас в костюме, в котором был во время покушения, то что получается с этим мальцом? Какой‑нибудь реконструктор в стиле восемнадцатого века, попавший в беду во время очередного фестиваля. Не факт, конечно, но как вариант… Почему бы и нет. Вот только все одно получается, что мальчишка куда более реальный персонаж, чем он.

— Ты кто таков? — Голос чистый, звонкий, полный молодости, задора и огня.

— Буров, Сергей Иванович. А вы кем являетесь, молодой человек?

— Я тебе не молодой человек, а император Всеросийский Петр.

— Что‑то вы не больно похожи на Петра Алексеевича. Ну не могли же художники настолько наврать, — с сомнением произнес Буров.

— Как это не похож? — Вдруг растерялся мальчишка. — Петр Алексеевич и есть.

— Да видел я Петра Великого на картинах, там у него лицо совсем другое, опять же волосы у него темные, а ты русоволосый.

— Ну так, то дед мой. А моих портретов разве не видел? — Ого! Что это? Зависть с обидой в одном стакане?

— Погоди. Так ты Петр второй.

— Ну да, — расправляя плечи, с гордым видом заявил парнишка.

Чудны дела твои Господи. Это что же получается, паренек настолько сросся со своим образом, что сам во все поверил? А с другой стороны, отчего‑то верилось, что все именно так и есть.

— Что ты тут делаешь? — Спросил подросток с таким видом, что было совершенно очевидно, он привык к повиновению и к тому, что на его вопросы непременно отвечают.

— Признаться и сам не знаю, — растерянно ответил Сергей Иванович.

— А чего дорогу заступил.

— Дорогу, — Буров растерянно осмотрелся.

Да нет. Ничего не изменилось, как была снежная целина гладкая и девственная, так все и есть. Ну прямо как в том анекдоте получается — это когда сидит один на рельсах, подходит к нему другой и говорит, «подвинься» .

— Да тут вроде и нет никакой дороги.

— Может и нет, — буркнул малец, — но мне прямо надо, а ты дорогу заступил.

— А куда ты едешь?

— Ты как разговариваешь с императором!?

— А ты переедь меня, да и езжай с Богом, — самодовольно скалясь заявил Буров, отчего‑то уверившись, что поступить так этот вздорный мальчишка никак не сможет. Нельзя ему и все тут. — Ну, раз уж давить не станешь…

— К сестре я еду, Наталии. Она меня ждет, — вдруг перебил его мальчишка, как видно уверившись в том, что ему никак не отвязаться от этого странного путника, упорно не желающему уступать дорогу.

— И где она?

— Вестимо где. В раю.

— И что, она звала тебя в гости?

— Не звала. Только сестрица завсегда мне рада была и сейчас обрадуется. Уйди с дороги, Христа ради, Сергей Иванович, — а вот теперь боль и мольба слышатся.

— А куда спешить‑то? Там у вас вечность впереди, еще наболтаетесь.

— Устал я. Хочу покоя.

— А вот я, представь себе, хочу волнений, хочу боли, хочу хоть что‑нибудь почувствовать, а не эту пустоту. А ведь мне годков куда больше твоего. Но я хочу, а ты устал.

Казалось бы, отойди в сторону. Чего мешать мальчишке, раз уж он так уверился в своем решении. Но Буров точно знал, поступи он так и ему опять останется пустота. Белая, неприкаянная, без холода, без запаха — пустота. А вот этого не хотелось категорически. Хотелось снова ощутить себя живым, пусть прожить не свою жизнь, а чужую, но жить, а не блуждать по бесконечной снежной пустыне.

— А ну‑ка, подвинься.

Он быстро взобрался на облучок, так что мальчишка не успел ничего предпринять и в одно мгновение вырвал у него вожжи. Он никогда не управлял лошадьми и даже не представлял как это делается. Но не мальца же просить, в самом‑то деле. Тот поведет сани только в одном направлении. К сестре. Возможно его безгрешная душа и Бурова увезет из этой заснеженной пустоши в райские кущи, но Сергею Ивановичу туда пока не надо. Он не собирался упускать свой шанс. Призрачный, надуманный, но шанс.

Как ни странно, но лошади с легкостью подчинились новому вознице. Стоило только потянуть вожжами вправо и они пошли в плавный разворот. Описали дугу. Ага. А вот и следы оставленные тройкой по пути к нему. Вот по ним значится и поедем.

— Не хочу–у!!!

Едва осознав, что происходит, парнишка дернулся и вознамерился выскочить из саней, но Буров вцепился в него как в последнюю надежду, как утопающий хватается за соломинку. Сергей Иванович знал точно, выскочи молодой Петр, упусти он его и ничего не будет. Ему дали один единственный шанс и он сейчас находится рядом, верещит, пытается вырваться, не желая возвращаться туда где ему было больно.

Не смог. Бурову отчего‑то стало стыдно и противно. Он хочет жить, он готов терпеть, страдать, бороться, что‑то доказывать себе и остальным. Он ко всему этому готов. А вот этот напуганный мальчик нет. Сергей остановил лошадей, уже бежавших по старому следу. Отпустил Петра, но против ожиданий тот не убежал, а внимательно смотрел на странного мужчину, который неловко перевалившись выбрался из саней.

— Прости меня мальчик. Правильно молва говорит — на чужих плечах в рай не въедешь. Езжай своей дорогой. С Богом.