Дмитрий Старицкий - Недоделанный король

Я встал и произнес ритуально.

— Благословите меня, святой отец, на деяния угодные нашему народу.

А людей-то, народу. Яблоку упасть негде. Хорошо еще, что я иду из храма, где вдоль стены от лестницы оставлена свободной узкая тропинка, удерживаемая от толпы солдатами, державшими свои пики поперек.

Впереди меня шествовал отец Жозеф, держа в руках большой деревянный крест без изображений.

За ним я, в короне, мантии и орденской цепи.

За мной Микал с гитарой.

Потом дон Саншо

За ним церковные служки.

В торжественный день как по волшебству распогодилось. Ярко светило солнце на голубом небе. Даже слегка влажный ветерок был теплый и ласковый.

Под дубом представительный кастильский гранд в черном бархате с золотой вышивкой уже закончил читать буллу о всеобщей нобилитации Басконии, дарованной его королевой. Без паузы он развернул следующий свиток и стал с него зачитывать доверенность от Изабеллы Кастильской о наделении его правом дать необходимые клятвы от ее имени. Поелику супруг ее далеко отсюда воюет с франками в Руссильоне, а сама она для дальней дороги недомогает, пребывая в бремени и просит народ Бискаий, Алавы и Гипускоа ее в этом простить.

Имя кастильского посла на слух я так и не разобрал особо за гулом толпы. Только титул — конде, и концовку его фамилии… что-то там неразборчиво… и Пенья-Велес. Посмотрел, оглянувшись на Микала, но тот только пожал плечами. Ну да, откуда раб знает всех грандов соседнего королевства.

Читал граф с листа по латыни. И я подумал почему-то, что это он косяка упорол. Тут с народом на васконском говорить надо, на родном языке. Потом, подумав еще малехо, понял, что нет. Читал граф, как на пергаменте было написано. Косяк это того, кто эту бумагу составлял, а граф просто работает попугаем.

По нарядной толпе прошел шелест.

— Отец Жозеф… Отец Жозеф…

Падре в ответ только выше вскинул несомый им крест.

Толпа разом осенила себя крестным знамением.

Кастильский граф, глядя на это, недовольно поморщился, но тоже перекрестился. Недоволен он был не религиозным трепетом толпы, а тем, что его прервали.

Нас пропустили под дуб, где кастильские вельможи вежливо раскланялись с нами, хотя если судить по тем взглядам, что они на нас бросали, убили бы нафиг еще на подходе к городу, если бы знали. Убили и съели, чтобы следов не оставлять.

Отец Жозеф поднял крест и толпа смолкла.

— Дети мои, сегодня у нас большой праздник, — торжественно объявил священник. — Нам под Отчим деревом присягают великие монархи в том, что они будут соблюдать наши древние фуэрос. Основу жизни нашей. И по древнему обычаю мы должны для начала внимательно и молча выслушать всех претендентов, прежде чем приступим к выборам нашего сюзерена.

По жесту священника кастильские вельможи нехотя освободили место, а отец Жозеф повернулся ко мне.

— Прошу вас дон Франциск под Отчее древо.

Пестрая нарядная толпа синхронно проводила меня глазами. В первых рядах стояло несколько женщин в смешных высоких головных уборах из белого полотна, напоминающих лебединые шеи. Солидные такие матроны, в возрасте. Эти меня еще с любопытством рассматривали и как мужчину.

Чувствовал себя я эти несколько шагов перед тысячей глаз просто дурацки. Некуда было девать руки, во рту пересохло, по телу пробежала предательская дрожь, как перед трудным экзаменом. Впрочем, я сейчас именно экзамен сдаю. На соответствие должности короля. Меня же, в отличие от моего тела этому никогда не учили. Наоборот, в прошлой жизни всегда старались затоптать во мне любые амбиции. Начиная со школы. Считали наши учителя, что предел наших мечтаний находится за заводской проходной.

А тут…

‘’Выбери меня, выбери меня, птица-счастье завтрашнего дня…’’

Мое молчание некоторые присутствующие на площади расценили по-своему.

— Что ты нам скажешь по поводу той знатности, которой нас одарила Исабель? — раздалось из толпы на латыни, без привычного уже мне титулования меня, что характерно.

Приготовленная мною ‘’тронная’’ речь моментом улетучилась из головы.

— А что я могу сказать? Это же вас, а не меня ей одарили. Если бы меня, то я бы обиделся, — огрызнулся я всей толпе сразу на эускара, чтобы выделись себя из претендентов.

— Почему? — выкрикнул тот же ехидный голос, перейдя на васконскую мову.

О, Господи, и тут без Щукарей не обошлось. За что мне это?

— Когда и так знатного одаряют знатностью, то это оскорбление, — ответил я, — так как усомнились в знатности наших предков. Но вы как хотите, так и поступайте. Это же ваш выбор, а не мой.

А сам подумал: ‘’Ну, вот я сам и попалился, сейчас мне ткнут в нос тем, что я хоть и знатный, но всё же франк и завернут мне лыжи обратно’’.

В сторонке кастильскому гранду тощий мужичонка что-то втолковывал в полголоса, сблизив головы. Видимо переводил. Впрочем, на мужичонке золотые шпоры и рапира на боку. Так что, несмотря на тонкие ножки, он совсем не мужичонка — кабальеро.

А гранд ехидно так улыбался, поглядывая на меня искоса.

Стою, смотрю на толпу и припоминаю давным-давно читаную книжку Лебона ‘’Психология толпы’’, которая по преданию была настольной, что у Ленина, что у Троцкого. Помню оттуда только, что сумма критически настроенных индивидуумов собравшись вместе, становятся единым некритическим организмом — толпой, с общими на всех страстями и психологическими механизмами. Человек в толпе делает то, чего бы в одиночку просто постеснялся бы сотворить. Толпа живет не мыслями, а эмоциями и примитивными лозунгами.

— И это все что ты нам скажешь, твое молодое величество? — заявил высокий насмешливый голос, заглушенный общим взрывом смеха.

Смеялись и кастильцы.

Даже отец Жозеф по-доброму улыбался.

Только Микал и Саншо стояли как в воду опущенные, переживая, по их мнению, мой позор.

— Что ты нам пообещаешь? — донеслось до меня другой нахальный голос сквозь тихий гул сотен полушепотом переговаривающихся людей.

— Ничего, — ответил я, и, слегка обнаглев, добавил. — И не собираюсь ничего вам обещать. У вас и так все в фуэрос прописано и я не собираюсь их нарушать. Под дубом сказано.

Протянул руку и Микал вложил в нее гитару.

— Я лучше вам спою.

И запел, то, что по дороге припомнил с того ‘’Декабрьского вечера’’ в музее. А голос мне достался сильный, бархатный, обертонами богатый. Может и не так я все припомнил, что в девятнадцатом веке сочинили, отсебятины добавил, но…

Герники Отчее дерево

Васконами всеми любимое.

Молим тебя все о плоде твоем,

О, дерево наше святое.

Посеял Господь здесь свой желудь

Взрастил наше дерево вечное.

Не падай вовек, крепким будь.

Ведь вместе с тобою и мы пропадем.

Пока Бискайя свободна

Пока мир царит между нами

Пока пять сестер* в единстве

Поддержим тебя, не падай священный наш дуб.

Встав на колени, мы молим

Тебе вечной жизни у Бога.

И если попросим от сердца

Останется дерево Отчее жить.

Срубить чужаки замышляют

Залог наших прав и чести.

И только единство позволит

Для внуков его сохранить.

Ответило Отчее древо: Бдите.

С меня вглядитесь окрест.

Единством сестер фуэрос спасите

И это ваш сладкий крест.

стихи Хоше-Мария Ипаррагирре (1765–1815),

вольный перевод с эускара Юрия Борисова.

Люди молчали. Никакой реакции. ‘’Народ безмолвствует’’.

Смотрели мы друг другу глаза в глаза как через бруствер, усугубляя напряжение. И эту тенденцию, что есть я — такой красивый, и есть ОНИ нужно было ломать. Сделать так чтобы они прониклись тем, что ‘’мы одной крови…’’.

— Эускара Херриа та батасуна! — воскликнул я напоследок, не найдя ничего лучшего в качестве лозунга.

Поклонился народу, и ушел обратно в храм. Не оглядываясь. Теперь от меня уже ничего не зависит.

Уже в портале собора спросил догнавший меня Саншо.

— А пятая сестра кто такая?

— Гасконь, — ответил я ему.

— А?… Ну, да, конечно, — согласился со мной кантабрийский инфант после некоторой заминки. — Что теперь?

— Теперь нам остается только молиться, — вздохнул я и пошел по проходу на самые козырные места. — Все равно они сделают, так как им выгодно, а не так как нам хочется.

— Или нужно найти нечто такое, чтобы им стало совсем невыгодно, — усмехнулся Саншо собственной шутке.

Нужно, конечно нужно, кто бы спорил, только вот что?

Преклонив колени на специальную косую скамеечку, уперся локтями в узкую столешницу, сложил молитвенно ладони и навалился на них любом и носом. Так, по крайней мере, со стороны не видно, что я на самом деле делаю: сплю, молюсь или о Ленкиных прелестях мечтаю — успел, однако, соскучиться.