Сага о Головастике. Долгая дорога домой - Александр Нерей

Сумрак подземелья на глазах сгущался, поэтому решил обождать, когда «разгорится» утробное инфракрасное пламя, а пока хорошенько вспомнить всё то, о чём запретил себе думать, чтобы… Из-за…

По какой-то неведомой, но веской причине вынужден был переврать и зашифровать всё, что случилось на Тейе в моё первое посещение. Присказку о девяти шарах из девяти рук Будды в том числе. Вот только Тейя тогда была не родной, а, скажем, одной из местных, потому что когда опрометчиво заходил всё глубже и дальше от берега, чтобы сообразить, где оказался, взял и случайно активировал вспучившиеся Струи Времён с порталами в соседние грозди параллелей. Поэтому сразу же «убыл» из отечественного Аида в дальнюю командировку, где продолжал куковать.

«Чтобы разглядеть Амвросию. Думал, что это её берег моря. Хотел запомнить место, где прячется ниша портала», — напомнил себе, почему оказался в воде у мыса Надежд и Судеб, который между устьем Стикса и морем… Океаном Гадес.

«Невидимая страна теней этот гадский Гадес. Место карающей справедливости, ни больше ни меньше. Кто-то чересчур остроумный напридумал достопримечательностей с названиями из Тартара и его окрестностей. А мне теперь воюй с оборотнями и думай, что они настоящие эринии, которые г’адские богини мести и ненависти», — размышлял я пока не представил, что сам мог запросто оказаться автором этих «гадостей».

— Перейти реку Смерти и на другом её берегу ещё раз родиться для счастья или горя, — вслух напомнил себе то, что знал о мифических реках, впадающих в океан с именем Гадес и понял, почему добровольные и вынужденные скитальцы использовали Аид для именования местных природных образований и прочих географических объектов. — Я тоже пересекаю Реку Времён и собираюсь заново родиться для…

Для чего именно собирался заново родиться подумать не успел, потому что случился неожиданный мурашечный приступ с разбегавшимися последствиями. По какой причине моя дерматологическая дружина запаниковала, разбираться не стал, а занялся запланированным исследованием лабиринта, благо что инфракрасное излучение утробы, наконец, проснулось и осветило каменную галерею.

Сначала убедился, что мембрана, из которой вышагнул несколько минут назад, была не из обычного ракушечника, а из мрамора с крупными, наполовину прозрачными, фракциями мутно-белого цвета на фоне толстых красно-коричневых прожилок, которые складывались в подобие замершей смеси из огня и дыма.

«Яшмовый мрамор», — всплыла в неправильной памяти подсказка о метаморфической горной породе, и стало понятно, почему завсегдатаи Тейи вспомнили об Аиде. Вероятно, они тоже исследовали лабиринт в поисках выхода, а если делали это с фонариками или теми же факелами – данная картина, как говорится, обязывала.

— Шутники. Впрочем, такие же, как и я. Правда, поначалу обозвал этот мир Аквариумом, — бубнил я вполголоса, чтобы не было слишком одиноко и страшно, пока воспоминания всплывали и выстраивались, согласно хронологического ранжира.

Кодекса так и не нашёл, и решил, что новоявленная гарпия захватила его с собой. Ну, или засунула в тайную нишу, которая для грешных людишек невидима и не осязаема, как нагель с верёвкой в родном адресаторе номер Раз.

Мраморные стены с потолком и, соответственно, полом, продлились до самого выхода из лабиринта, оказавшегося не менее тридцати метров. Урез океана в штилевую погоду начинался шагах в пяти-шести от стрельчатой ниши с резным орнаментом по периметру, а во время шторма волны запросто добегали чуть ли не до яшмовой мембраны портала.

После штормов соседские монахи обязательно устраивали и устраивают субботники по прилегающей территории и подземному выходу, из которого явился и я вместе с Воллемией. И явился всего-то во второй раз…

Вечер всё ещё только собирался сменить день и передать полномочия тьме-тьмущей, которая субтропическая ночь. Я давно уже вышел на простор галечного берега и стоял, вдыхая аромат морского воздуха, а память продолжала то ли возрождаться, то ли обновляться. Причём, без моего кладезь-складского участия.

Я никуда не торопился, поэтому снова и снова отвлекался на всякие мелочи, вроде мифической географии Аида и Гадеса. Хотя знал, что исторически это названия одного и того же ада, придуманного древними греками. Харон, Цербер, Асфодель, Эребус, Элизиум вместе со Стиксом, Летой, Ахероном, Коцитом и Флегетоном – это тоже оттуда, из догомеровских времён, когда люди ещё не бросили вызов богам-олимпийцам.

Дошагав до оконечности остроугольного мыса, повернул направо по еле приметной тропке и продолжил красться к «Верстовому столбу объявлений». Разумеется, никто эту вертикально торчавшую шпалу с топом в виде плашки-спила от ствола неведомого дерева так не называл, кроме меня. И объявлений на нём не было. Зато по периметру спила кованными кнопками-гвоздями были закреплены пачки кожаных лент разной длины и ширины с крипто-инструкциями на нескольких языках, в том числе на ломаном русском.

Разумеется, понять что-нибудь или с наскока расшифровать было, скажем, проблематично, особенно такому балбесу как я в свои неполные десять циклов. Хорошо, что монахи из монастыря каким-то образом всегда знали о прибытии очередного ни разу не грамотного неофита и спешили на помощь.

— Росикисор. Арктиум-Муиткра. Ксанаск. Тейяйет, — представился я, как положено Верстовому клотику с причёской из лент-скитал, что в переводе из смеси греческого с латынью в их зеркальных изводах означало: «Русский. Лопух. Снова-опять. На Тейе».

— Завтра будешь баловаться, юморист, — ответила мне Воллемия, а не Верстовой, и в тот же момент огромной когтистой лапой схватила в охапку и потащила куда-то за тридевять морей.

«Хорошо, что я к такому наизготовку», — думал я и регулировал дыхание, чтобы оно чередовалось со взмахами невидимых крыльев чудовища, в которого обратилась зверюга-подруга.

Неправильная Коллизия

— Вставай, медвежонок. Весна на пороге, — растолкала меня Лика, как ласковая медведица неслуха-сыночка по имени Умка.

— Сгинь, Линкетто. Или ты сегодня Вукула? — отмахнулся я от подружки-оборотня и поймал себя на мысли, что понятия не имел, как попал туда, где находился, и в каком обличии моя вынужденная попутчица.

Кое-как пересилил себя и открыл глаза. Воллемия деловито хлопотала у открытого очага, напоминавшего камин. Я валялся на скромном топчане под стёганым одеялом без пододеяльника, а вместо подушки использовал войлочный валик полуметровой длины.

Наше временное убежище было обыкновенной лачугой времён царя Гороха с минимальным набором мебели, очага с дымоходом и котелком на крюке, торчавшим из каменной стены-брандмауэра. Остальные три стены и потолок были деревянными, еловыми или пихтовыми и только-что выскобленными от копоти, отчего в помещении пахло канифолью, хвоей