Дмитрий Полковников - Опытный кролик

— Иволгин, договоритесь с гарнизонным фотоателье. Будем снимать бойцов повзводно, за мой счет. Если захотят индивидуально и с друзьями, пусть сами определятся и оплатят.

— Суворов, составьте график. Но сначала соберите взводных и разыграйте очередность, чтоб без обид. На групповом снимке командиру вместе с бойцами быть обязательно.

После войны, если кто выживет, может, вспомнит друг друга, глядя на карточку. Вдруг пропадут документы батальона. А ему срочно нужен фотоаппарат, делать панорамный вид из амбразур.

Алексей подошел к задумавшему о чем-то комбату.

— Что тебе?

Ну что же, к резкости Ненашева не привыкать. Что-то вновь испортило настроение комбату.

— Я хочу сам все сделать, — произнес Иволгин, наблюдая, как округлись глаза капитана. Он его теперь по-настоящему уважал.

— Уверен? Тогда вперед, комиссар — улыбнулся комбат. Лицо его на миг смягчилось, и он дружески хлопнул замполита по плечу. Иволгин чуть ли не на крыльях улетел в Брест.

Отношение Максима к «замполитам», особенно тем, кто пахал в батальонном и ротном звене, стремительно менялось.

Тот боец, со смешной фамилией Корзинкин и совсем серьезной медалью «За отвагу», рассказал ему про войну с финнами. Перед началом первого боя с красноармейцами, которые должны были штурмовать дот, проводил беседу политрук, призывая идти на подвиг. Когда надо было выступать, принялся прощаться, но народ агитатора остановил: «Пойдемте вместе с нами, товарищ комиссар». И человек не струсил, он верил, и, отвечая на откровенный вызов, взял и пошел…

Его тело потом Корзинкин видел лично. Политрук лежал ничком вместе с остальными трупами, раздавленными своим же огнеметном танком, окончательно подавившим дот, отличаясь в месиве лишь позолоченными пуговицами на уцелевшем хлястике шинели [389].

Но, если вместо мудрого ворона прилетает дятел, эффект непредсказуем. Прибывший к саперам «работник политпросвета» Горбачев [390] от прямого ответа на вопрос уклонился [391]. Зачитал заметку из газеты, старательно голосом выделяя слова, опровергающие слух о скорой войне, сослался на спешку, схватил портфель и ускакал на другой участок строительства [392].

Да, уели его саперы, вторым вопросом.

— Почему вы называете Данциг Дансингом?

Елизаров возвращался в город старательно глуша чувства. Логика подсказывала — Ненашев его сознательно запугивал. Ну, не может обычный человек с такой точностью прогнозировать события.

Он покачал головой, тщательно анализируя разговор. Бред какой-то, час назад он почти поверил и начал искать смысл в каждой, путь и насмешливой, фразе комбата. Нет, и не будет пророков в любом отечестве.

Гнетущее чувство возникло вновь на улицах Бреста.

Он быстрее немцев отреагировал на типографскую заметку. Мука, сахар, керосин, мыло, ткани и обувь давно раскупались нарасхват, но в этот день словно воцарилось безумие.

Ну, еще понятно, когда освободили Западную Белоруссию, в городах со снабжением товарами стало совсем плохо. Потом чуть наладилось, в магазинах появился хлеб, молоко и конфеты-подушечки [393], но очереди не исчезли. Как раз их местные приняли очень озлобленно, не понимая, как напрягает силы страна [394], готовясь к стальной обороне и двойному удару по врагу. Приобретать на рынке вещи могли не многие [395], в основном «восточники».

Зарплата в шестьдесят — восемьдесят рублей в Бресте считалась неплохими деньгами, больше получали лишь в железной дороге и заводе, но цены кусались. В госмагазинах мужской костюм стоил триста пятьдесят рублей, часы на сотню дешевле. А еду, их же пограничный народ, чаще покупали на базаре у селян: больше выбор и нет толкотни в магазинах. Да и жди когда завезут в военторг дешевое мясо по два рубля за килограмм.

Но теперь в очередях стояли не только местные. Появились жены и дети товарищей, прибывших укреплять в Западной Белоруссии советскую власть. Разделял прохожих на «восточников» и «западников» разведчик безошибочно. И не по одежде, как Ненашев, а по знакомому выражению лица.

И так на каждой улице. У каждого магазина. На цены никто не смотрел. Товар заканчивался, но немедленно принялась писаться очередь на завтра. Люди кидали жребий, будет караулить ночью, чтобы не набежали «чужие».

А что творилось у сберкассы. Милиционер едва сдерживал толпу. Спросив, в чем дело, Елизаров узнал: жители ринулись снимать деньги и пытались сдать обратно облигации госзаймов.

Просьба успокоится и не поддаваться паническим слухам, распространяемыми провокаторами еще больше разозлило толпу. А когда услышали, что в день выдают только пятьдесят рублей, послышались откровенно антисоветские выкрики.

Публика решила стоять до последнего. Надо быстрее избавиться от ставших внезапно проклятыми советских рублей. Рядом шныряли какие-то типы, предлагая позабытые злотые за рубли и обратно, по специальному курсу. Но не здесь, надо отойти в подворотню.

Хвост очереди, где давали крупу, строго по полведра в руки — иначе до закрытия не хватит — двигался мучительно медленно. Люди страдали от жары, бессмысленно ругались, перешептывались, передавая друг другу какие-то новые слухи.

Но больше всего очередь возмущалась тупостью кассира, которая постоянно пересчитывала цену весового товара на деревянных счетах. В ее глазах читался ужас от вида обозленной толпы. Внезапно люди еще больше зашумели, зашевелись: какой-то товарищ в белой кепке, сером френче и парусиновых туфлях пытался пройти без очереди «он имеет право и некогда». Гражданину сразу нанесли два удара — в лицо и в выпирающий живот.

Сразу вмешалась милиция, драчунов с трудом, но разняли и по возмущенный свист зрителей повели в отделение, составлять протокол.

Елизаров отвернулся. В Минске порядок был бы наведен решительно и быстро. Как-никак столица Белоруссии была одним из городов, где специальное постановление позволяло милиции штрафовать всех, кто не помещался внутри магазина на пятьдесят рублей. А заодно выяснить, что делает гражданин здесь в рабочее время, и есть ли в наличии справка, что начальство отпустило именно его купить дефицитный товар. Очереди пропадали в миг [396].

Всем сознательным людям давно понятно. Товарный ажиотаж устраивают враги Советской власти! Дефицит вызван засильем спекулянтов, перепродающих вещи втридорога, и ворьем в магазинах. Сложилась система, но с ней, как и с «цеховиками» усиленно боролся специальный отдел НКВД.

Пусть недавно создан ОБХСС во главе с майором Гремиловым, зато результаты работы есть. Михаил же видел, как у коллег, будто на дрожжах, росла отчетность.

Глава девятнадцатая или последнее воскресенье (15 июня 1941 года, воскресенье)

Мареева проснулась рано. Женщины вообще просыпаются рано, приготовить завтрак, разбудить детей в школу и сделать сотню разных мелочей, перед тем как уйти на работу. Но сегодня воскресенье, дочь в летнем лагере, а муж в очередной командировке.

Для нее выходной день был рабочим. Перед тем, как сесть завтракать женщина-капитан, открыла почтовый ящик, заботясь о газете [397]. В Управлении вечно не хватает времени, а новости хотелось вдумчиво прочитать, а не слышать по радио.

Страна жила обычной жизнью. Шесть с половиной миллиардов рублей дали трудящиеся государству взаем. Сокольнический парк культуры и отдыха заполнен физкультурниками — состоялся массовый забег. В Ровно построили сорок пять школ, и в десяти будут преподавать на польском языке. Где-то начался сенокос, где-то уборка пшеницы. Бьют все рекорды трудолюбивые колхозники из Советской Республики Немцев Поволжья и Полтавской области.

Она перевернул лист, зачем заглядывать в середину, если заранее знаешь, что там увидишь.

Ого! Скоро начнут выпускать телевизоры! Мареева быстро пробежала глазами заметку и машинально взглянула в колонку, где печатали репертуар. Ничего нового. В филиале МХАТа — ставшие давно привычными «Дни Турбиных», а в театре Красной Армии премьера месяца — «Сон в летнюю ночь».

Полина вздохнула и, долив в стакан кипятка, развернула лист. Там жила война! Действия немцев в Западной Европе. Сражения в Сирии, одни французы сражались с другими. Смертоубийство в Китае. Военные мероприятия в неторопливых США.

Вчера на выставке к ней никто так и не подошел, но она хорошо насмотрелась на материалы немцев.

Впечатляющий результат. За двенадцать дней вермахт, потеряв сто пятьдесят человек убитыми, взял триста пятьдесят тысяч пленных. Югославия капитулировала безоговорочно, а война оказалась почти бескровной.

Но видеть тех молодых, улыбающихся из люков своих танков и бронемашин, запыленных парней в форме вермахта было противно. С ними сражался ее муж в Испании, и она видела, как возник новый порядок в Германии. Наглость парней в коричневой форме была для нее невыносимой.