Песнь Итаки - Клэр Норт

Дом.

Ее тело сжигают в пламени расколотого тарана, который все еще пылает.

Глава 45

Ворота починить не удается.

Проем заваливают рухлядью, насколько возможно, прессуя ее в грубое подобие преграды. Эта преграда выдержит нажим плеч. Но она не продержится и секунды против очередного тарана.

Затем принимаются считать погибших.

Девять женщин преданы земле, еще одиннадцати тяжелые раны не позволяют сражаться.

Они подсчитывают тела мужчин, осаждавших их, и тех оказывается больше – намного больше, – но все равно недостаточно.

Тем временем в лагере Эвпейта и Полибия первый ревет:

– Они раздавлены! Их ворота разбиты! Мы возвращаемся!

Но Гайос обрывает его:

– Мы ухаживаем за ранеными и отдыхаем! Их легче будет убить завтра, чем сегодня!

С тактической точки зрения он совершенно прав. Тогда Эвпейт понимает, что Гайосу совершенно невдомек, каково это – потерять сына.

Одиссей стоит у обломков ворот. К нему подходит отец.

– Итак… – начинает Лаэрт. – Время пришло. Твои жена и сын. С наступлением темноты им нужно спуститься по стене и бежать. У Эвпейта и Полибия слишком много разведчиков, чтобы вывести всех, – их бы заметили и догнали, – но, если устроить отвлекающий маневр, разыграть старое доброе представление, привлечь все взгляды к себе, у них может получиться. У твоей Пенелопы есть эта женщина – Урания, – которая сможет доставить их на Кефалонию. Оставим ровно столько людей, сколько нужно для хорошего представления. По крайней мере, наши смерти помогут выиграть время и дадут им шанс.

– А ты не побежишь? – спрашивает Одиссей.

Лаэрт фыркает, звук выходит влажный, сочный.

– В моем возрасте? Нет, спасибо. Просто вскрою вены, если решу, что меня ждет медленная смерть.

– Если ты уверен.

– Конечно, уверен! Думаешь, я дурак? Итак, теперь к маневру. Ты когда-нибудь участвовал в чепухе вроде битвы один на один там, под Троей? Неплохо подойдет, чтобы отвлечь внимание остальных геро-о-ев?

Лаэрт издевательски растягивает слово «героев». Он многих встречал: плавал на «Арго» с целой кучей таких. Тогда он был о них невысокого мнения. С тех пор оно стало только хуже.

– Я сражался за доспехи Ахиллеса после его гибели, – вспоминает Одиссей. – Но то была, скорее, битва умов. С Аяксом.

– Не тот ли это парень, что порешил отару овец, а затем и себя?

– Именно он.

– Вряд ли сейчас мы столкнулись с таким воплощением тактического гения.

Одиссей вздыхает:

– Пойду поговорю с женой.

Одиссей разговаривает с женой.

Пенелопа произносит:

– Да, думаю, я согласна с предложением твоего отца. Я, Анаит, Телемах…

Телемах перебивает:

– Я никуда не пойду.

Пенелопа пытается объяснить:

– Телемах, это…

Ее голос – едва ли имеет значение, что именно она говорит, – лишь ухудшает положение.

– Я остаюсь здесь! Я не побегу как какой-то… какой-то трусливый пес.

– Ты должен жить, чтобы отомстить за меня и за своего деда. – Одиссей провозглашает истины, незыблемые, как горы, и нужные, как дыхание. – Ты не сможешь сделать этого, если погибнешь. Трое или четверо из женщин отлично знают лес. Вы ускользнете с ними перед рассветом и…

– Я не оставлю тебя и дедушку умирать!

– Ты ничем нам не поможешь, если сам погибнешь!

Одиссей никогда не кричит, разве что будучи околдованным чарующими голосами сирен. Он известен своим сдержанным характером и безграничным терпением. Но сегодня он как никогда близок к смерти и снова – снова – вынужден терпеть тупоголовых глупцов, из-за которых под угрозой оказываются даже те скромные планы, что у него есть. Он привык к тому, что этого стоит ожидать от обычных итакийских вояк, как, впрочем, и от типичных греческих царей. Но совершенно невыносимо сталкиваться с подобным в собственной семье.

– Я пойду в любом случае, – Пенелопа высказывается коротко и по сути. – Если ты погибнешь, мне нужно будет убедиться, что судьбу этих островов будет решать Орест. Конечно, он молодой правитель и не успел ничем отличиться, но он не поставит кого-нибудь совсем дикого править от своего имени. С учетом ситуации «не совсем дикий» кажется единственным, на что стоит рассчитывать. Я лучше возьму Автоною, – добавляет она. – Возможно, они не тронут жрицу Артемиды, но точно надругаются над моей служанкой, как и над любой другой женщиной, которую возьмут живьем. Я знаю, что долго вам ворота не удержать, но прошу помнить об этом во время сражения.

Пенелопа повела своих женщин на смерть. Теперь ей это точно известно. И думать об этом невозможно. Это слишком больно, и ей никогда не простить себя.

Эос, Меланта, Мелитта, Семела, Приена…

Она гадает, ради чего это все, и не может найти ответа.

– До этого не дойдет. Отец, скажи им, что до этого не дойдет, – выпаливает Телемах.

– Да, тебе стоит взять Автоною, – соглашается Одиссей. – А я утром выйду в поле и сдамся Полибию с Эвпейтом при условии, что всех женщин отпустят.

– Что? Отец, ты не можешь, это будет…

– Думаешь, тебе удастся их убедить… – спрашивает Пенелопа.

– Можно попробовать. Тем, кто выживет, придется на какое-то время покинуть Итаку и найти приют в другом месте, и я бы не рассчитывал, что страх перед Артемидой защитит ее храм, как только у Эвпейта с Полибием появится время все обдумать. Естественно, они убьют моего отца и сына…

– Естественно, – тянет Лаэрт.

– …но если Телемаха уже не будет, возможно, удастся их провести. К примеру, надеть его доспех на одного из его друзей и оставить их с отцом у ворот. Вдруг они не станут слишком пристально их рассматривать, решив, что раз я сдаюсь, то и они со мной.

– Я никуда не пойду! – едва не вопит Телемах. – Я не оставлю тебя!

Все присутствующие поворачиваются, с удивлением разглядывая его.

Никто точно не может сказать, как Телемах стал таким. Неужели мальчишка и правда так глуп?

– Вы не сможете меня заставить, – продолжает он уже тише, вздрагивая с каждым вздохом. – Если вы попробуете меня заставить, я буду кричать. Я поставлю на уши весь лес. И меня вместе с матерью там убьют так же точно, как и здесь.

Лаэрт закатывает глаза.

Одиссей гадает, тот ли это мальчик, которого он оставил, уплывая.

Пенелопа стоит, сложив руки перед собой. Она редко прибегает к этой позе, но сейчас поднимает голову и смотрит сыну в глаза.

– Неужели ради этого умерла Приена? – спрашивает она. – Неужели ты – тот, ради чего умерло столько людей?

Телемах, качнувшись, пытается злобно зыркнуть на мать, но тут же отводит глаза.

Она задерживает взгляд на мгновение – на одно последнее мгновение, – а затем отворачивается от сына.

– Я попрошу убежища в Микенах. Если Орест с Электрой пришлют своих людей на Итаку раньше остальных, с островами все будет в порядке. И люди особо серьезно не пострадают. Отец… – Кивок Лаэрту – и пауза, чтобы все это чуть больше походило на порядочное прощание. Лаэрт в этот момент ковыряет небольшую царапину на руке, отдирает корочку, сует ее в рот, ухмыляется и молчит. Пенелопа вздыхает. – С учетом всего ты мог бы повести себя намного хуже.

Лаэрт хлопает ее по плечу.

– Отлить с тобой не сходишь, но как царица ты неплохо справилась, девочка.

Она поворачивается к Одиссею.

– Когда будешь договариваться о безопасном уходе женщин, не требуй оставить им оружие. Приена учила их использовать любой тесак с кухни, любой нож, которым можно выпотрошить рыбу. Они разбегутся, затаятся и, возможно, однажды – если потребуется – снова соберутся.

– Я запомню.

Еще мгновение она думает, а затем добавляет:

– Было любопытно снова познакомиться с тобой, муж мой.

Он слегка кланяется и хочет взять ее за руку, но не берет.

– Взаимно, жена моя. Кажется… сложись все по-другому… и я счел бы за честь услышать твою историю.

Наконец, и с немалым трудом, Пенелопа поворачивается к Телемаху. Он не смотрит на нее, выбивая пальцами дробь на лезвии меча, выпячивая, а затем поджимая губы, словно пытается сжевать собственное лицо.

– Телемах… Я подвела тебя. Я лгала тебе. Я тебя предала. Можешь меня ненавидеть, если хочешь.