Прорвемся, опера! Книга 3 - Никита Киров

для этих целей бочку, уже чёрную от гари. Потом мы нашли столовую, но столов и скамеек в ней не было, это уже кто-то успел вытащить. Кроватей в спальне тоже не нашлось, кроме одной, большой, солдатской, с пружинами и потасканным матрасом, даже непонятно, откуда она здесь взялась.

А потом мы услышали всхлипы.

Я показал в сторону игровой комнаты, Якут кивнул и взял пистолет двумя руками. В комнату вело два пути, один с улицы, через разбитое окно, второйчерез коридор, правда, там было навалено разбитых досок и прочего хлама, пролезть бесшумно сложно. Якут остановился у кучи мусора и замер, а я жестом показал, что зайду с улицы.

Проверил хорошо, что не порежусь об осколки у ближайшего окна, и осторожно вылез наружу. С этой стороны здания снега не было, ветер наметал его с другой. Я осторожно прошёл вдоль стены и заглянул в окно игровой комнаты, держа пистолет наготове.

Кто-то резко бросился от меня подальше, у меня аж сердце ёкнуло от неожиданности. Но этот человек не напал, не убежал, а подбежал к чудом уцелевшему шкафчику и попробовал залезть в него.

— Стоять! — рявкнул я и быстро забрался в зал через окно.

Нога скользнула на лежащей на полу бутылке, но я удержал равновесие. Раздался грохот, это Якут пролез через загромождения и уже был здесь. А шкаф не закрывался, человек хоть и был маленький и тщедушный, но детский шкафчик ему явно не по размеру.

Теперь я разглядел, что это точно был Кащеев.

— Вот и попался, — Якут потащил его за шкирку.

Я проследил, что у Кащеева нет при себе бритвы или заточки, но он сам не оказывал сопротивления, только хныкал. Разобрать что-то в его бормотании было сложно, но через несколько секунд он вполне отчётливо сказал:

— Всё же было хорошо, пока ты был жив.

— Здесь у тебя брат умер? — спросил я и огляделся.

— Да лучше бы это я сдох! — взревел он.

Мы его потащили за собой, но он схватился за шкафчик и опрокинул его.

— Не хочу — не хочу — не хочу! — тараторил Кащеев. — Отпустите, я не хочу на расстрел! Не хочу! Никого я не убивал! Никого!

— А это уже суд разберётся, — заметил Якут.

— Он сказал, что если не признаюсь, он меня задушит! Расстреляет! А я не хочу!

— Кто? — спросил я, остановившись на месте. — Кто сказал?

Кащеев начал мотать головой и истерить, больше я ничего от него не добился. Мы с Якутом с трудом вытащили его на улицу.

— Псих, — тяжело сказал Якут, переводя дыхание. — Тебе этот побег ещё аукнется. Зачем бежал? Всё равно бы нашли, никто тебя не прикрыл бы.

Тот молчал. Мы повели его в милицию пешком по сугробам, хоть и далековато вышло, но искать где-то машину и ехать по такой погоде бесполезно.

В ГОВД все переполошились, когда мы зашли, а конвоиры из ИВС, оба бледные, как покойники, с облегчением выдохнули, один даже перекрестился. Из ниоткуда появился Шухов, сразу начал наводить суету, и мы едва запихнули Кащеева в камеру. Так ничего и не сказал по дороге.

Время уже позднее, в СИЗО его уже никто не повезёт, так что ночевать он будет здесь.

— Ну хоть чаю попить можно, — сказал Якут, когда мы вошли в наш кабинет. — А вот конвоиры тебе теперь проставиться должны за такое.

— Тебе тоже, вместе же ловили, — я сел за стол. — Но мутное это дело, Сергеич. Это он просто так кричал и на жалость давил? Или реально, получается, оговорил себя? Запугали — и решил таким способом бежать?

— Ну, значит, надо копать дальше, — заметил он, копаясь в кармане. — У меня сера есть, будешь?

В белую бумажку было завёрнуто две коричневые пластинки жевательной серы. Одну он забросил в рот, другую протянул мне. Пришлось её сначала разгрызть, чтобы стала мягче и можно было жевать. А давно я не пробовал серу, как-то перестали её покупать со временем.

Оглушительно зазвонил телефон, сбив с мысли, я потянулся и взял трубку.

— Васильев, слушаю, — представился я.

— Ещё на работе, мужики? — послышался голос дежурного Суркова. — Труп на трассе за городом, где старая заброшенная бензоколонка, езжайте смотреть, криминал, похоже. Я группу соберу, вы же на своем транспорте? Дальнобой увидел, позвонил из автомата в городе только что.

— Понял, — сказал я и положил трубку на аппарат, но сразу поднял, чтобы набрать номер. — Не дали чай попить, Сергеич. Там труп криминальный на трассе.

— Я Коня внизу видел, Кобылкина нашего, пойду его пну, чтобы с нами ехал, он же дежурит. Быстрее писать начнет — быстрее закончим, — сказал Якут. — А если он ещё и на машине, то сразу и увезёт.

Кобылкин очень негодовал, потому что он только что приехал и намеревался продолжить допрос Кащеева. Но сегодня он — дежурный следак, и пришлось ему ехать с нами на труп. По пути захватили Кирилла и Ручку, последний засиделся в морге, писал справки по рутине — побоям и прочим участковским материалам. Божился, что не пьёт, но водкой он него разило сильно.

Погода чуть улучшилась, но уже наваливший снег, конечно, никуда не делся. Ехали мы долго и едва не проскочили нужное место, но Якут вспомнил, где находится эта колонка. Оборудование с неё вывезли давно, осталась только заброшенная кирпичная коробка, где раньше сидела кассирша. Двери не было, окно разбито, но полукруглая решётка, уже ржавая, ещё на месте.

Первым внутрь вошёл Якут с фонариком и сматерился. Я следом.

Вот же дрянь. Ну не могу я быть в нескольких местах одновременно, чтобы всё предотвратить самому.

У стены лежало тело женщины, той самой проститутки, которую я за последние дни видел уже дважды, но ни разу не встречал в первой жизни. Чёрные волосы спутанными прядями закрывали щёки, но широко распахнутые зелёные глаза смотрели в пустоту — с ужасом, с запоздалым осознанием.

На голой шее темнела борозда удавки — глубокая, тёмно-красная, с ровными краями. Кожа вокруг припухла, вздулась, словно что-то пыталось вырваться наружу, но уже не могло. Губы девушки треснутые, посиневшие, в уголке запёкшаяся кровь. Один ноготь сломан — отчаянная попытка сорвать петлю? Её убивали медленно, и она всё понимала.

А на стене над ней кто-то написал кровью или красной краской: