Гибель титанов ч.1 - Дмитрий Чайка

А когда дородная баба, увешанная золотом, выплыла к нему, уставился на нее, наливаясь черной злобой.

— Княгиня Людмила больничку для баб построила. Мы на открытие приглашены. Забыла небось?

— Готово все, — спокойно ответила супруга, которая приходилась дочерью боярину Люту. — И выезд готов, и одежда твоя, и шапка новая. Старую я распороть велела и перешить. Там соболя кое-где моль поела. Стыд, да и только.

— Ясно, — рыкнул Ворон, у которого сорвать злость не вышло никак.

— Ты чего сегодня суровый такой, боярин? — кротко спросила жена, которая за годы супружества вспышки гнева у своего мужа научилась обходить, как умелый егерь ляшскую засаду.

— Да так! — шумно выдохнул Ворон. — Накопилось что-то…

— Испей вот, — Забава открыла резные дверцы поставца и достала оттуда бутыль. — Гляжу я, надо тебе сейчас. От самого владыки. По великому блату урвала.

— По великому чему ты урвала? — недоуменно уставился на нее боярин, который уже устал от новых понятий, что появлялись в языке чуть не каждый день. То ромейское слово приживется, то персидское, то от степняков по конской части чего придет, а то и сам князь такое иногда скажет, что все только диву даются.

— Блат, — терпеливо ответил жена. — Это вроде как знакомство, по которому ты что-то такое взять можешь, чего другие нипочем не могут. Потому как у них блата нет. Ну вот как коньяк этот. Чтобы его получить, надо к самому владыке Григорию вхожим быть. А так — шиш с маслом! Глотай слюни и завидуй молча, голодранец!

— Ишь ты! — только и смог вымолвить Ворон, осторожно обнюхивая золотистую жидкость. — Ну здравы будем, боярыня! — и он забросил в глотку половину кубка, словно водицу.

— У-ух! — только и смог сказать Ворон. — Какая хорошая штука этот твой блат! Сама-то пробовала?

— Не посмела без тебя, — еще более кротко ответила жена, которая настроение собственного мужа чуяла очень тонко. На сегодня гроза миновала.

— Неси еще кубок, — подмигнул ей боярин, на которого вдруг нашел игривый настрой. Он шлепнул жену по крепкой заднице, что в его исполнении означало знак величайшего расположения и даже некоторой нежности. — Остальное на вечер оставь, в опочивальне выпьем. И поехали уже, негоже опаздывать.

Университетский квартал, который по большей части пребывал еще в состоянии огромного пустыря внутри города, понемногу застраивался. Почтенный ректор Леонтий, который от счастья слова вымолвить не мог, только издавал нечто восторженно-невразумительное и бросал жадные взгляды в сторону таверны, что притулилась прямо около храма науки. По какой-то непонятной причине, кабак, стоявший в стороне от мест, где кучковались военные, купцы и мастеровые, процветал и даже собирался расширяться.

А повод для радости у почтенного ректора был, и немалый. Очередная заморочь, связанная со стройкой, закончена. Ушли проклятые каменщики, кровельщики и печники. Не нужно больше считать лес и известку. Не нужно ругаться до хрипоты с артельными головами, которые арифметику не постигли, но ни разу по объему работ в сторону заказчика не ошиблись. А еще в Университете появился проректор по хозчасти, и это вознесло ученого мужа на вершину блаженства. Корпус для рожениц и малых детишек был закончен, а ее светлость Людмила лично прибыла на открытие, сопровождаемая полусотней хорутанской гвардии.

Толпа у входа почтительно ждала. Не все понимали смысла происходящего, почитая роды делом обыденным, а смерть новорожденного — делом еще более обыденным. Но спорить никто не осмеливался. Матери в родах умирали сейчас куда реже, чем раньше, а горячка родильная стала делом исключительно редким. Может быть потому, что после тщательного разбирательства таких повитух в ближайшем пруду топили. Все по справедливости — смерть за смерть. Ибо руки спиртом обрабатывать нужно.

— Князь! Князь! — понеслось по толпе, и головы бояр и нобилей склонились к земле.

Самослав приехал со стороны городских ворот, не заезжая домой, и Людмила даже зажмурилась от удовольствия. Впрочем, по усвоенной давным-давно привычке, чувств своих она не показывала, оставаясь невозмутимой и отстраненной. Княгиня, взяв на себя бремя забот по медицинской части, помощь мужу оказала огромную. А потому он сам приехал на открытие, чтобы еще более придать веса этому мероприятию. По словам знающих людей, такого заведения не то, что в Константинополе не было, такого не было вообще нигде.

— Ты молодец! — шепнул он порозовевшей от счастья жене. — Нашла себе дело по душе. И государству хорошо, и тебе в радость.

— Богине угодно, когда женщин и детей спасают, — едва слышно ответила Людмила. — Я же не христианка, чтобы смерть своего дитя, как наказание принять. Чем чистая душа провинилась? За нее биться надо, чтобы она предначертанное исполнила!

— Вот это ты лихо завернула, — усмехнулся князь. — Тебе бы с владыкой Григорием на эту тему поговорить.

— Говорила уже, — ответила Людмила, осматривая одну палату за другой. — Он сначала спорил со мной, а потом заругался и убежал, поджав хвост. Не смог мне объяснить, почему это его милосердный господь так с матерями безутешными поступает. Что же сделать должна жена, которая в пятнадцать лет своего первенца хоронит? Неужели столько грехов на ней висит?

— М-да, — только и смог сказать князь, отмечая, насколько его жена выросла за последние годы. Из твердолобой фанатички она постепенно превратилась в человека, который…

— Ах ты ж…! — князь догадался. Ему же докладывали, а он и не понял ничего! Любава у Ницетия уроки риторики берет. Неужели и Людмила с ней? Вот ведь скрытная баба какая!

— С Ницетием позанималась? — участливо спросил он, а княгиня, лицо которой залила краска, вместо ответа повела его в родовую палату.

— Понятно! — ошарашенно сказал сам себе князь, понимая, что противостояние язычников и христиан может теперь выйти на новый, невиданный доселе уровень. — Нам это в свете грядущих событий совсем ни к чему! Надо бы с Григорием это обсудить. Расслабился наш владыка! Вознесся до небес!

Самослав кивнул кланяющимся ему боярам и их женам, которые приседали с грацией стельной коровы, и отправился во дворец, где дел накопилась уйма. Собственно, лишь неотложные вести и вызвали его с полюдья, где он выслушивал жалобы и правил княжий суд.

— Государь! — Звонимир поклонился ему и сел за стол. — Император Ираклий умер. В первой половине месяца лютого, как ты и говорил.

— Ожидаемо, — кивнул князь. — Наши люди готовы?

—