Честное пионерское! Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин

— Юра Каховский считает, что в тех снах ты жил в нашем городе, — сообщил он. — Как обычный человек. Учился в школе, занимался спортом. Смотрел телевизор, читал газеты и книги, общался с друзьями и соседями. Потом работал. Говорит: его жена почувствовала в тебе коллегу.

Генерал-майор повёл бровями.

— Работник сферы торговли — это нужная, достойная, уважаемая профессия… и денежная, — сказал он. — Моя соседка из второй квартиры «Универмагом» заведует — она бы с радостью обсудила с тобой перспективы развития торговли на ближайшие годы. Жаль, что нам с майором торговые дела не столь интересны…

Лукин вздохнул.

Продолжил:

— Юра, вот, полезным для нашего народа и страны делом занят: преступников ловит, людей спасает. Знаю, что ты ему в работе уже немного подсобил. Молодцы, что усадили за решётку того ростовского зверя. А за случай с нашей девицей фельдшером вам персонально от меня низкий поклон.

Фрол Прокопьевич тряхнул седой головой.

— Да и твои слова о белорусском душегубе подтвердились: сын на днях звонил — рассказывал, какая забористая каша заварилась в Витебской области. Спрашивал, не увидел ли я в своих вещих снах и ещё что-нибудь столь же интересное. Я ответил своему мальчику, что и сам пока не пойму, что видел. Но как только разберусь…

Генерал-майор мечтательно улыбнулся.

— Хотел бы я хоть одним глазком взглянуть, как оно там будет… через двадцать лет, — сказал он. — Но то пустые мечты. Куда там мне: старый стал, давно тяну на лампочках. Могилка моя через два десятка лет травой зарастёт. А у тебя, Мишаня, уж и детишки пионерами станут — с такими же галстуками, как у тебя расхаживать будут.

Пенсионер указал на меня согнутым в дугу пальцем.

— Вот скажи мне, Мишаня, — попросил он. — Двадцать лет — немалый срок. Люди многое должны успеть. Я про новые самолёты тебя не спрашиваю. Сомневаюсь, что ты их в нашем занюханном Великозаводске видел. Но про космос-то ты наверняка слышал. На Луну мы опоздали: опередили нас американцы. А скажи: на Марс-то мы когда полетим?

Я затолкал в рот остатки смазанного мёдом блина, пожал плечами.

— Что так? — переспросил Фрол Прокопьевич. — Неужто за двадцать лет не успеем? Неужели страна не осилит такое дело к началу следующего тысячелетия? Или снова все силы бросим на строительство развитого социализма? А как же небо? А как же космос? Хрущёв вон тоже всё больше о кукурузе думал. Но человека на орбиту мы отправили первыми!

Генерал-майор стукнул ладошкой по столешнице — звякнули чашки, заплескалась вода в кувшине.

— Не до космоса нам будет, Фрол Прокопьевич, — сказал я.

Лукин не донёс до губ чашку. Его рука замерла в воздухе. Потом и вовсе опустилась — донышко чашки ударилось о блюдце.

— Ты намекаешь… опять война? — спросил он.

На тонкой шее пенсионера напряглась тонкая жилка.

— С кем? — спросил ветеран. — Неужто с американцами?

Он нахмурился.

— Фрол Прокопьевич, — сказал я, — как у вас обстоят дела… с сердцем?

Лукин прижал ладонь к груди. Посмотрел мне в глаза. Кивнул.

— Понял твой намёк, Мишаня. Поскучай тут немного.

Пенсионер резво вскочил со стула, шаркая по полу тапками, торопливо вышел из кухни — оставил меня наедине с блинами. Вот только я этим моментом не воспользовался. Потому что у Мишиного организма не обнаружилась сверхспособность Вовчика (поглощать пищу в невероятных количествах). Мой живот уже раздулся (чай там встретился с завтраком), а вид блинов больше не казался мне столь же привлекательным, как ещё несколько минут назад. Я отодвинул от себя пустую чашку, прислушался. Различил звяканье стекла (будто горлышко бутылки или кувшина ударилось о край стакана), глухой стук, покашливание генерал-майора Лукина. А потом я вновь услышал шаги в прихожей.

Фрол Прокопьевич уверенным шагом вернулся в кухню.

К аромату выпечки добавился едва уловимый мятно-спиртовой запах.

— Тут ты прав, Мишаня, — сказал пенсионер. — В мои годы с сердцем нужно обращаться бережно. Рано мне глушить мотор.

Он уселся на табурет, опёрся локтями о столешницу.

— Ну… рассказывай, Мишаня, — скомандовал генерал-майор.

Я вздохнул, взмахнул кистями рук.

— Тут такое дело, Фрол Прокопьевич…

Мне почудилось, что генерал-майор задержал дыхание. Я выдержал паузу: подбирал слова. Посмотрел Лукину в лицо, улыбнулся — как мне показалось: виновато.

— Через семь лет, — сказал я, — Союз Советских Социалистических Республик прекратит своё существование. В декабре тысяча девятьсот девяносто первого года СССР распадётся на пятнадцать независимых государств — по количеству нынешних республик. А двадцать пятого декабря девяносто первого года с Московского Кремля снимут красное знамя — заменят его российским бело-сине-красным флагом.

Я пожал плечами.

— Как-то вот так, Фрол Прокопьевич. Ни на Марс, ни на Луну советские космонавты не высадились. Во всяком случае, я об этом в своём видении ничего не слышал.

Генерал-майор около минуты пристально смотрел мне в глаза, молчал. Скулы у него на лице вздулись желваками, губы сжались в тонкую линию, побелели. Наконец, Лукин шумно выдохнул.

— Я надеюсь, Мишаня, ты не мотаешь глиссаду на винт, — сказал он.

Провёл рукой по своей голове — сломал безупречный пробор.

Я покачал головой.

— Не знаю, что такое глиссада, Фрол Прокопьевич, — сказал я. — Но догадываюсь, о чём вы говорили. Вы просили рассказать, почему нашей стране станет не до Марса — я рассказал, что видел. Вы правильно говорили: из Великозаводска я мало что мог рассмотреть. Но кое-что всё же видел и слышал. А верить мне или не верить — это уже ваше дело.

Я развёл руками.

— Моё дело, — задумчиво повторил Лукин.

Он снова потёр грудь, поелозил на табурете. Волосы на его голове, будто заговорённые, улеглись — оголили тонкую белую полосу пробора. Фрол Прокопьевич заглянул в свою чашку, бросил взгляд через плечо — на чайник, что стоял на плите. Закусил губу.

И вновь посмотрел на меня.

— А давай-ка, Мишаня, мы нальём ещё по чашечке чая — горяченького, — сказал генерал-майор. — Чтобы он нам прочистил мысли и освежил воспоминания. Нальём… и ты мне расскажешь, каким таким макаром мы придём к этим полосатым флажкам на Кремле — то, что знаешь. Верю я твоим словам или нет — то сейчас не так важно. Но выслушаю я тебя внимательно.

Лукин вновь надавил себе на грудь; скривил, будто от боли, губы.

— И… просьба к тебе, Мишаня, — сказал он. — Уважь старика: говори громче!

* * *

Общение с Фролом Прокопьевичем походило на выступление с трибуны большого зала без микрофона (в прошлой жизни был у меня опыт подобного времяпровождения): я выразительно жестикулировал для наглядности и напрягал голосовые связки, чтобы «докричаться до дальних рядов». Будто на экзамене по истории я без устали тараторил инсайдерскую информацию о «своём» варианте будущего. Выуживал из головы «исторические факты», полученные в прошлой жизни посредством чтения книг, газет и статей в интернете. Делился собственными впечатлениями, завязанными на жизнь простого обывателя в Великозаводске. Временами удивлял даже себя, когда выуживал из памяти совершенно ненужные мне в прошлом даты, имена и события, неведомо по какой причине прочно засевшие в голове.

Мои умения рассказчика в нынешнем сентябре «развила и закалила» бесконечная сага о Гарри Поттере (я всё ещё не довёл её до логического завершения: троица любителей историй о юном английском волшебнике собиралась вместе на совсем уж короткие промежутки времени — лишь в эти часы я возвращался к рассказу о «мальчике, который выжил»). Поэтому я по привычке вклинивал в повествование о последних годах существования СССР трагичные и многозначительные паузы, разбавлял сухое перечисление известных мне «фактов» эмоциональными вставками и совершенно ненужными (для экскурса в пока не состоявшееся будущее) оценочными суждениями провинциального «диванного стратега, философа и политика».

Принципиально не скрещивал ни ноги, ни руки (не отгораживался о собеседника), часто показывал Лукину пустые ладони (как велели психологи). Фрол Прокопьевич поглядывал на меня, чуть запрокинув голову. Не перебивал — лишь изредка взбадривал требовательным «говори громче», когда я «нагнетал» обстановку и переходил на неуместный зловеще-трагичный тон. Генерал-майор слушал меня внимательно. Время от времени он кивал (будто соглашался с моими словами), иногда покачивал головой (словно от удивления). Не задавал уточняющих вопросов, не переспрашивал — слушал меня внимательно (лишь изредка подносил к губам чашку с чаем и выказывал свои эмоции жестами). Чашки опустели. Лукин не наполнил их вновь, а предложил перебраться из кухни в гостиную.

Я повиновался подсказке хозяина квартиры: уселся в мягкое (но далеко не новое) кресло. Фрол Прокопьевич расположился на диване напротив, забросил ногу на ногу (нацелил в меня потёртый нос тапка). В воздухе витали запахи лекарств (чётко выделялся аромат