Шарлатан 4 - Квинтус Номен

— слесарь оттуда же. А остальные — то, что в стране именуют словом «полеводы», то есть работают в полях и лугах.

Я почему про эту деревню вспомнил: она в моих расчетах была взята в качестве «эталона». В деревне-то все дома были старыми, деревянными — но за прошедшее с войны время в каждом доме хозяева поставили себе «централизованное водяное отопление» (большей частью с пеллетными автоматическими котлами), теплые сортиры тоже теперь у всех там были (без канализации, с придомовыми септиками, но все равно не хуже, чем в городских домах получилось). А в прошлом году в деревне и газовые плиты в домах появились: от соседней деревни Кубаево, где стояла газовая установка, трубу протянули. И в деревне уже два новых дома поднялось: после армии туда еще два молодых парня на жительство перебрались.

Потому что колхоз немного потратился (и не только на газовую трубу), дорогу в порядок привел, детей в школу (большую, в селе Хвощёво, за восемь километров) возили на автобусе, а в Хвощево для детей и кружки всякие были при школе, и клуб довольно неплохой, и прочие «блага цивилизации». А автобус «в мирное время» возил уже не детишек, а резво бегал (шесть раз в день бегал) в центральную усадьбу колхоза, где и магазины, и фельдшерский пункт, и клуб — так что и старикам деревенским было нетрудно «припасть к очагу культуры». Тем более нетрудно, что в деревне уже у четырех семей и свои автомобили имелись, а почти в половине домов и мотоцикл с коляской стоял. И, что было самым главным во всем обустройстве «населенного пункта», туда провели телефон, а у фельдшеров в Хвощевке наготове всегда стояли два автомобиля «скорой помощи». Два, потому что в Хвощевском сельсовете таких же, как Бочеево, деревень, было два десятка.

Руководство колхоза деревеньку обиходило не ради какой-то благотворительности: кроме того, что за ней было закреплено довольно большое поле, там ведь у каждого и свое хозяйство было. Корову в каждом доме держали, кур, народ и огороды держал немаленькие. И колхозная заготконгтора каждый божий день привозила из деревеньки по две сотни яиц и почти по четыреста литров молока, которое тамошние жители с удовольствием продавали «у своего крыльца» по рубль-двадцать за литр. То есть только за молоко деревенские жители получали деньгами тысяч по пять в год (все же коровы не круглый год молоко людям дают), а всего со своего хозяйства (включая и птицу, и огород) там меньше тысяч пятнадцати вообще никто не зарабатывал. И на заводах в городах такие заработки многим лишь снились — а колхозу это тоже было страшно выгодно: свозимое со всех деревенек молоко «кормило» приличный колхозный сыродельный заводик в Хвощевке, на доходы с которого, собственно, все благоустройство и проводилось.

А чтобы люди в «зимний стойловый период» в деревне со скуки не дохли и дополнительно могли денег заработать, в этой крошечной деревеньке было организовано сразу три мастерские (назвать их заводиками или фабриками было бы вообще смешно). Одна — механическая, там летом проводили мелкий ремонт сельзозтехники, а зимой мужчины в основном делали (по заказам с МТС и Павловского автобусного) разные детальки к машинам, швейная мастерская, где бабы что-то шили (готовый крой им аж из Богородска со швейной фабрики привозили) и «деревяшечная» мастерская, где делались мелкие детали для мебели. Причем в деревяшечной еще и установка по изготовлению мелочей из термопластика имелась, на ней народ (в основном из вторсырья) штамповал различные пластиковые детальки для той же мебели. И люди из деревни не убегали, наоборот, деревня уже жителями прирастала — но главной причиной того, что люди не уезжали, было — согласно моему анализу — то, что они теперь имели возможность уехать из нее в любой момент и куда угодно.

Все это я рассказывал товарищу Сталину, который пригласил меня в гости на десятое мая. Он мне сам позвонил, поинтересовался, не смогу ли я выкроить денек для разговора с пенсионером, сказал, что он готов меня принять уже в десять утра, так как ему теперь не нужно ночи напролет работать — и при встрече сказал, что товарищ Булганин ему передал почитать мой отчет и ему некоторые положения в нем показались несколько… странными. Как я сообразил, он их вообще неверными счел, но решил все же «проявить вежливость». Но вежливость он начал проявлять с того, что изначально обозначил разговор как совершенно неофициальный:

— Шарлатан, ты мне вот что скажи: у тебя получается, что мы в эти неперспективные деревни должны денег куда как больше вложить, чем в их ликвидацию. И зачем Советскому Союзу это делать? У нас что, денег девать некуда?

— Я не знаю, кто считал затраты на ликвидацию деревень, но одно могу сказать: считали они неправильно. То есть они далеко не все считали, и получили неверный результат. Простой пример: они подсчитали, что на перевозку одной семью из деревни в центральную усадьбу нужно потратить около десяти тысяч рублей. Но столько стоит только новый дом, а вот стоимость придомового хозяйства никто считать даже не стал — но тут-то расходы получаются в разы больше. И я даже не говорю, что по данным из той же Белоруссии при этом больше половины хозяйств на новом месте просто не восстановятся, люди в города переберутся.

— Ну-ка, а поподробнее рассказать можешь? Мы же с тобой сейчас не на съезде каком, а просто за чаем обо всяком разговариваем, обсуждаем ерунду житейскую, и стесняться тут каких-то неприятных тем вовсе не следует.

— А я и не стесняюсь. Земля у нас в центральной полосе России, да и в Сибири в основном не особо плодородная, чтобы она урожаи приличные давала, за ней ухаживать надо. Я на примере родной деревни скажу: в войну к нам переселилось семей десятка два, и у них огороды стали что-то приличное давать только лет через пять, когда они там землю и удобрили, и перепахали по пять раз, и даже пару лет засаживали тем, что для людей вообще пользы никакой не приносит, а просто землю лучше делает. А это ведь не только время немалое, но и труд просто невероятный — и если людей со своих, уже обихоженных огородов увезти, мало кто решится все по новой обустраивать. В деревне-то ведь не годами, поколениями огороды свои обихаживали, люди всегда заранее знали, что от них ожидать. А на новом месте один раз неурожай, другой — а мужик скажет «а ну его