Воробей. Том 2 - Андрей Дай

безликих чинуш в форменных сюртучках, наше общество не в состоянии существовать.

— И как же вы это себе видите? — поинтересовался Милютин. Его в народе не слишком любили. Отставники считали, что его реформы армию только испортили.

— При каждом министерстве и ведомстве должен быть создан дополнительный стол. По связям с представителями газет и журналов. Ну пусть он называется… пресс-атташе. Соответственно, и при канцелярии Совета министров будет такой департамент. Так же, нечто подобное должно появиться при Министерстве двора, с тем, чтоб следить за грамотным освещением деятельности и жизни членов императорской фамилии. Цензуру мы отменили, газетчики тискают на страницы своих изданий совершеннейший бред, а люди всему этому верят.

— И какого же рода работа предстоит этим пресс-атташе? — все еще не понимал идеи Толстой.

— Он должен будет работать с журналистами. Предоставлять в газеты выверенные и интересные простому обывателю релизы. Следить, чтоб писали верно. С теми из писак, кто станет пытаться лить грязь на имперское гражданское правление, общаться. С самыми упорными — никаких дел не иметь, а их газеты оставлять без релизов. Возможно, из личного фонда каждого из министров, в какой-то мере оплачивать щелкоперам правильные материалы. Здесь, при Совете министров, мы непременно так и станем поступать.

— Э-э-э-то что же получается! — взревел Тимашев. — Мы этим бумагомаракам еще и платить должны⁈

— Это уж на ваше личное усмотрение, — развел я руками. — Не считаете нужным, не прикармливайте лояльных репортеров. Но тогда и не удивляйтесь, коли про вас начнут писать всякие гадости.

— Но к чему все это? — выговорил Валуев. — Жили же раньше и без этих вот… Пресс-атташе. Да и не так уж и часто нашего брата поминают в газетах. Там все больше военные победы любят и пышные церемонии. Того же шведского Оскара со всех сторон осмотрели и о том написали. А о хлеботорговой реформе — ни единого слова пока не было. А ведь это, господа — явление! Этакое только раз в сто лет бывает. И молчок!

— А откуда им знать, этим газетчикам, что хлебная реформа так сильно может на жизнь каждого подданного повлиять? — усмехнулся я. — Да и коснется она в первую очередь купцов — перекупщиков. А те уже с лета по углам шепчутся… Что же касаемо того, зачем нам это нужно? Так на то есть две причины. Первая: газеты излишне рьяно освещали мое путешествие на Восток страны, совершенно забывая о других значимых событиях и людях. В результате, у общества сложилось ложное впечатление, что кроме меня, никто больше в Державе не работает. Появись у нас уже этой весной такие вот пресс-атташе, информация к обывателям поступала бы… более равномерно. И пропорционально вкладу каждого министерства.

— Верно говорит Герман Густавович, — рубанул ладонью Тимашев. — Порядок должен быть. Все правильно должно быть.

— А как же, по-вашему, правильно? — скривился Решет. Он отчего-то нашего милого генерала недолюбливал. До откровенной вражды дело не доходило. Но все-таки это предвзятое отношение чувствовалось. От того и отношения между МВД и министерством торговли и промышленности сразу не заладились.

— Согласно предписаниям, — не растерялся старый кавалерист.

— Думаю, правильным будет, ежели наши, министерские столоначальники станут передавать релизы в Совет, — разглядывая какие-то каракули на листах перед собой, выговорил Рейтерн. — А уже здесь станут готовить общий по гражданскому правлению доклад для газет.

— Не хотите, чтоб журналисты попали в коридоры вашего министерства? — догадался Валуев.

— Да, — коротко клюнул носом Михаил Христофорович. — Деньги любят тишину.

— Согласен, — поспешил поддержать Минфин Толстой. — И со списком корреспондентов нужно что-то делать. Негоже будет, если в вашу, Герман Густавович, начнут лезть все кому не лень. Пусть у нашего Совета отдельный подъезд, но все же это императорская резиденция. Допустимо ли будет принижать…

— Видите ли, уважаемый Петр Александрович, — поморщился я. — Предложение Михаила Христофоровича не лишено смысла. Но снова могут начать болтать, что только первый министр у всех на слуху. Иные прочие вельможи станут обижаться на меня. Зачем же вы так со мной? Зачем пытаетесь поссорить с половиной столицы?

— Нет-нет, Герман Густавович, — отмахнулся Рейтерн. — Я не это предлагал. Следует центральный, совминовский стол выделить в другое здание. Не в Эрмитаж же, право слово, щелкоперов газетных приглашать…

— Много чести, — рыкнул Тимашев.

— Полностью согласен с предыдущим оратором, — ожидаемо переобулся Валуев. — Пресс-центр нужен. И он должен быть отделен от министерств и ведомств. Дабы чужие люди не бродили с блокнотами в руках по нашим присутствиям.

— Осталось лишь подобрать директора этого нового департамента, — хмыкнул Милютин. — Я предлагаю позвать Некрасова.

— Известный человек, — улыбнулся я. — Но пойдет ли? Мне кажется, у него собственное журнальное издание? Нет?

— Пойдет, — улыбнулся в ответ военный министр. — Он Трепову на юбилей стихотворную оду собственного сочинения читал. Очень хочет заручиться поддержкой кого-нибудь из власть предержащих.

— Я с ним поговорю, — согласился я. — Известный писатель и поэт — отличный выбор.

— Или можно Каткова из Москвы выписать, — пожал плечами Решет. — Этот точно не откажется.

— Каткова я могу взять на себя, — вскинулся Толстой. Их действительно с известным по всей России журналистом и публицистом связывала совместная работа над концепцией народного просвещения. Так что графа Катков мог и послушать.

— У него же Московские ведомости, — припомнил Валуев. — Как же он их оставит? Там же на нем одном все и держится.

— Не спросим, не узнаем, — парировал Толстой.

— Так которого же станем зазывать? И где сей центр станет размещаться? — демонстративно достав из жилетного кармашка, и посмотрев на серебряные часы, нервно выговорил Решет. — Давайте уже решим, да и все на сегодня. У меня, знаете ли, множество дел.

— Здесь собрались самые занятые люди страны, — пожал я плечами. — Но из таких вот заседаний и выходит что-то действительно значимое.

— А давайте обоих и