HEAVEN: сборщики пепла - Андрей Львович Астахов

мягкие, начинают быстро натягивать на него теплое белье, потом вязаный свитер и штанишки, потом валенки. Озноб понемногу проходит, становится тепло и хорошо. Он крепче прижимает к себе плюшевого мишку, наблюдает, как одеваются мама, папа и дядя Радий с тетей Наташей. Люди с серыми резиновыми лицами им тоже разрешили одеться.

- Вперед! – командует кто-то.

Они быстро идут по длинному низкому темному коридору, мимо тусклых синих светильников в стенах. Ему снова становится страшно. Куда они идут? Откуда-то доносится гудение и гулкие удары, будто какое-то невидимое огромное чудовище топает тяжелыми железными лапами. Он спотыкается, роняет мишку на мокрый бетонный пол и начинает плакать от страха.

- Марин, подними медведя, я Егорку на руки возьму, - слышит он спокойный папин голос.

Его подхватывают сильные руки, он видит глаза папы, обхватывает его шею руками – и все страхи мгновенно уходят куда-то. Он больше ничего не боится, ему снова становится тепло и спокойно. Люди с серыми лицами и автоматами в руках ведут их дальше по длинному коридору. Что-то громко шипит – это открывается тяжелая зеленая дверь, за ней еще один коридор, короткий и совсем темный, в нем слабо светит только одна лампочка. Ему снова становится страшно, потому что вокруг темно, но папа с ним, папина рука ласково гладит его по голове, и страх отступает.

- Не плачь, сынок, все хорошо, - шепчет ему папа. – Я с тобой…

Открывается еще одна дверь, пропуская их в сырой подземный туннель, где слышен шум воды и совсем нет света. Дверь за спиной с грохотом закрывается, и последний луч света гаснет. На мгновение становится так темно, что в глазах вспыхивают слепящие пятна. Сновастановится страшно, снова начинают дергаться губы, но тут вспыхивает яркий свет – это папа включил фонарь, а потом и дядя Радий зажигает свой фонарик, и тьма отступает.

- Ну, вот и все, - говорит папа. – Все кончилось.

Он смотрит вперед, в темноту тоннеля и видит, как оттуда к нему навстречу мчится что-то светящееся, похожее на огненный шар. Слепящий свет с гулом обрушивается на них, как волна, обступает со всех сторон, превращает пространство в огонь, а потом пламя гаснет, и наступает тьма. Тьма и ужасный холод. Последнее, что он успевает увидеть – брошенный на бетон плюшевый медведь, на которого опускаются крупные хлопья снега.

- Мама! – всхлипывает он. – Папа! Мааама!

- Дяденька, дяденька, ты что?

Зих с трудом открыл глаза. Надежда стояла у кровати с зажженной «летучей мышью» в руке и смотрела на него с испугом.

- Что? – прохрипел Зих, чувствуя острую боль в горле.

- Кричал ты во сне, - девочка положила руку ему на лоб, и от этого прикосновения Зиха начал бить озноб. – Ой, дяденька, да ты горишь весь!

- Все хорошо, - Зих жестом велел ей отойти от постели. – Иди, ложись.

- Может, воды тебе вскипятить?

- Ничего… не надо. Иди спать. Фонарь… погаси.

Это не в первый раз, подумал он. У него с детства такое бывает – ни с того ни с сего поднимается сильный жар, держится несколько часов, а потом все проходит. И в этот раз пройдет. От температуры и кошмар ему приснился. Всех покойничков увидел.

Он лежал с открытыми глазами и понимал, что девчонка тоже не спит. Озноб, казалось, чуть поутих, но ладони оставались сухими и вздутыми, во рту все пересохло, а по телу будто ледяными пальцами водили. Очень хочется пить, но он не станет звать Надежду. Дождется, когда она уснет и сам встанет и напьется.

Это была последняя мысль перед тем, как Зих снова провалился в тяжелое болезненное забытье.

**************

- Как самочувствие, получше?

- Вроде оклемался. Кашель еще донимает, но так все в порядке. Главное – аппетит вернулся.

- Вот и хорошо, - Усач открыл ящик стола, сложенную пополам пачечку банкнот. – Держи, это обещанный могорыч за мутанта на стоках.

- Работа какая-нибудь есть? – спросил Зих, засунув деньги в карман комбинезона.

- Только собаки. Ничего крупнее, слава Богу, пока не объявлялось.

- Ты сделал, что я просил?

- Да. Майор в курсе, что ты приболел, ждет, когда сможешь с ним встретиться.

- А капитанша эта?

- С ней у меня контактов нет. Она птица важная, с такими как я дел не имеет. Это ты через Бескудникова решай.

- Ладно, посмотрим. Пойду я.

- Может, накатим по сто грамм? – Усач выразительно постучал пальцем по стоявшей на стойке алюминиевой кружке. – Что-то у меня настроение выпить.

- Знаешь, Арсентьич, я тут во сне родителей видел, и вот какое дело – вроде они, а вроде и нет. Лица я их уже стал забывать.

- Чепуха. – Усач разлил по кружкам спирт. – Мне вот тоже казалось, что я батяню забыл совсем. А тут недавно у меня в комнате Ланка убиралась и, представляешь, старую отцовскую серебряную ложку нашла в столе. Я-то и забыл совсем про нее. Так знаешь, взял я ее в руки, и нахлынуло – прямо увидел я отца, как живого, как сидит он за столом, седой весь, сосредоточенный, и этой ложкой сахар в кипятке размешивает! Нельзя лица родителей забыть, Зих. Это как свое лицо позабыть, я так думаю. Давай помянем их добрым словом.

Они чокнулись, а потом долго молчали, и каждый думал о своем.

- Мне патроны нужны, - наконец, сказал Зих.

- Не вопрос. Для тебя две банкноты штука. Нужный калибр имеется.

- Давай. И знаешь что еще? – Зих замялся. - У тебя для девчонки есть что-нибудь?

- А, отцовский инстинкт просыпается? – Усач заулыбался. – Счастливый ты, Зих. Ты хоть ребенка своего на руках подержал, а мне вот не повезло. Сколько баб у