Оппенгеймер. Альтернатива - Роберт Дж. Сойер

Даже беседуя на редком голландском языке, Оппи счел необходимым возразить:

– Я никогда не состоял в Коммунистической партии.

– Да? Ни вы, ни профессор Шевалье, да и многие другие, включая, например, профессора Гордона Гриффитса? Разве вы не состояли в Коммунистическом клубе Беркли до тех пор, пока США не вступили в войну?

– Je vergist je, – сказал Оппи. – Вы ошибаетесь.

– Ну, конечно, конечно, – согласился Апресян тем же понимающим тоном, который и по-голландски звучал у него точно так же, как и по-английски. – Вероятно, у меня ошибочная информация.

Они прошли еще несколько десятков ярдов по дорожке, вспугивая спокойно гулявших там птичек. Оппи, как обычно, был в шляпе, но чувствовал тепло послеполуденного солнца тыльной стороной ладони.

– И все же, – сказал вице-консул, – принадлежность к партии имеет свои преимущества. Для вас эти преимущества могут быть особыми, например включение вас в Академию наук СССР. Если обращение «товарищ Оппенгеймер» не устраивает вас, то, может быть, «академик Оппенгеймер» прозвучит лучше?

Сердце Оппи тревожно заколотилось.

– Я не думаю о бегстве.

– Пожалуй, «эмиграция» – слово более нейтральное. И, конечно, как вы сами часто говорили, мир станет безопаснее, если атомные секреты будут распределены равномернее. На сегодня Америка не только стала единственной обладательницей бомбы, но и доказала, что готова применить ее. Но ведь должна быть система сдержек и противовесов. От повторного применения бомбы ее обладателя удержит лишь угроза возмездия. А ведь повторения ужасов прошлого никто не хочет, не так ли?

Думая о России, Оппи представлял себе балет, выверенную хореографию, исполнителей, в точности достигающих поставленных перед ними целей. А этот изворотливый русский, определенно, знал, как попасть в свою цель. Дорожка повернула, и перед ними открылась одна из главных достопримечательностей парка «Золотые Ворота»: Восточный чайный сад, или, как его называли до войны, Японский чайный сад. Созданный для Всемирной выставки 1894 года сад превратился из временного экспоната в неотъемлемую часть парка. Долгие годы за ним ухаживал японец-садовод Макото Хагивара, поселившийся здесь со своей семьей. Макото-сан умер в 1925 году, но дело продолжила его дочь Такано. Китти, которая часто бывала здесь, когда они жили в Беркли, восхищалась результатами трудов Такано – до тех пор, пока садовницу вместе с детьми не отправили в 1942 году в один из лагерей для интернированных, созданных генералом Гровзом.

Оппи не бывал в Японии. Боб Сербер и Фил Моррисон съездили туда вскоре после разрушения Хиросимы, после уничтожения Нагасаки, чтобы собрать всю возможную информацию о последствиях применения нового оружия, а вот Оппи остался дома. Он не посмел своими глазами посмотреть на результаты своих трудов, ну а здесь перед ним внезапно восстали призраки: пятиярусная пагода, тщательно ухоженный сад камней, деревья бонсай, буддийские и синтоистские скульптуры. Фонтаны и маленькие водопады дразнили его смешливым журчанием.

«Бедные, бедные люди».

– Мы можем много предложить вам, – сказал Апресян. – Прекрасный дом в Москве. Лучшие лаборатории. Лучшее оборудование. Неограниченное финансирование. И работу рядом с Курчатовым.

– Меня больше не интересует изготовление бомб, – сказал Оппи. – И даже вопрос их контроля меня не очень занимает. Я хотел бы поговорить с Курчатовым и другими – теми, о ком я могу даже не слышать, но он-то хорошо знает, – с вашими лучшими физиками, особенно в области… – он сделал паузу, чтобы дать возможность отойти подальше юноше и девушке, которые брели, держась за руки: технические термины по-голландски и по-английски звучали почти одинаково, – de fysica van fusie. – Физики синтеза.

– Ага, значит, Америка все же разрабатывает водородную бомбу, – сказал Апресян таким ровным и спокойным тоном, каким впору обсуждать разве что погоду.

– Этого я не говорил. Вы ведь изучали мое прошлое и не можете не знать, что до войны я работал в области физики звезд – изучал реакцию синтеза, питающую звезды энергией, и думал о судьбах звезд после окончания их жизни. Есть проблемы… в этом столь далеком от нас мире… и в их решении нам – мне! – нужна помощь.

Они перешли через Драм-бридж, выгнувшийся полукругом деревянный мостик с редкими перекладинами вместо ступенек, и направились дальше среди зелени, усыпанной алыми и бледно-розовыми цветами. Восседающий рядом с тропой безмятежный Будда не пожелал открыть глаза, чтобы взглянуть на них.

– Могу предположить, – сказал Апресян, – что усилия профессора Курчатова, естественно, будут сосредоточены в нынешней сфере деятельности, пока не будет устранен нынешний дисбаланс сил. Уверен, что если бы вы оказали ему содействие в этих трудах, то Академия наук приветствовала бы его обращение к высокой теории. – Оппенгеймер ничего не сказал на это, и через некоторое время русский продолжил: – И раз уж я упомянул дисбаланс сил: после бегства Гамова Запад должен нам первоклассного физика.

Георгий Гамов, участвовавший в работе последней из Сольвеевских конференций, состоявшейся в 1933 году, отказался вернуться в Советский Союз. Через год он оказался в числе преподавателей Университета Джорджа Вашингтона. Именно он уговорил переехать в США Эдварда Теллера, жившего тогда в Лондоне. От участия в Манхэттенском проекте Гамов отказался. В последнее время он обратился к астрофизике и космологии; Оппи рассчитывал привлечь его к работе в группе «Терпеливая власть» проекта «Арбор».

– Я всего лишь хочу установить связь, – сказал Оппи. – Коммуникационный канал между людьми, занимающимися… определенными проблемами здесь, в США, и их коллегами из России, которые могут иметь ценные мысли по этим самым вопросам. И чтобы это была дорога с двухсторонним движением.

Они уже вышли из Восточного сада и миновали Кроссовер-драйв.

– Мы и раньше устраивали в консульстве приемы, на которых присутствовали приезжавшие в вашу страну советские ученые, – сказал Апресян. – Уверяю вас, что профессор Курчатов вполне доволен своей жизнью в России, но вы, конечно, должны понимать, что после прискорбной потери Гамова мы не можем позволять нашим лучшим умам разгуливать у ворот базы Пресидио.

По дороге прокатился, подскакивая, полосатый мяч размером со школьный глобус; за ним бежали трое мальчиков. Оппи разжег трубку и молча курил. Они шли дальше на запад. Сначала запахло навозом из вольера, где паслись бизоны, а потом воздух наполнился соленым морским ароматом и над головами закружились чайки.

Они дошли до границы парка и, как решил Оппи, исчерпали тему разговора. Справа возвышалась пришедшая в упадок Голландская ветряная мельница, которую давно уже перестали использовать для орошения парка, а впереди лежала дорога, отделявшая парк от песчаного океанского пляжа. А за полосой песка протянулась до самого горизонта, где лазурь вод сливалась с лазурью небес, равнина Великого, Тихого океана – земного Моря спокойствия.

Оппи собрался было сострить по поводу того, что они, вероятно, единственные, кто сегодня проходил мимо этой мельницы и говорил по-голландски, когда Степан Захарович Апресян указал на точку невдалеке от берега:

– Видите лодку? Вон ту, красную?

Оппи наклонил голову,