Песнь Итаки - Клэр Норт

class="p1">Тут Одиссей произносит:

– Тебе нужен страж у двери.

– Спасибо, – отвечает она, – но, думаю, сегодня на этой ферме и без того достаточно стражи.

– Нужен у двери, – настаивает он. – После того, что случилось. Чтобы тебе было спокойнее. Ты будешь знать, что там страж. У твоей двери.

– Спокойнее?

Она все еще пробует незнакомое слово на вкус, перекатывает его на языке, а Одиссей уже сворачивает плащ – снятый с одного из убитых, но кому какое дело – в валик под голову, выбирая, куда его пристроить поудобнее: мужчина, ночующий в коридоре под дверью у жены, должен лежать достаточно близко, чтобы кинуться на помощь при малейшей опасности, но при этом не занимать слишком много места, чтобы другим женщинам не пришлось переступать через него по пути в спальню.

Вот он находит подходящее место, довольно кивает сам себе и поворачивается к жене.

– Ну что ж, – произносит он наконец. – Желаю тебе доброй ночи.

– Мне не нужно… – пытается возразить она, но он уже закрыл дверь, разделяющую их, и устраивается на отдых в коридоре за ней.

Глава 41

Люди Полибия и Эвпейта этой ночью не нападают.

Как и следующим утром.

Как и в начале дня.

Вместо этого они снуют маленькими группками вне досягаемости стрел, окружая ферму, отправляя слуг и рабов без доспехов за припасами, сторожа ворота и охраняя дороги. Их застало врасплох появление колонны женщин, решительно вошедших на ферму; больше они такого не допустят.

К мятежным отцам прибывает гонец, которого тут же отправляют назад.

Несколько часов спустя появляется еще один, и он задерживается подольше, прежде чем двинуться в обратный путь по дороге ко дворцу, виднеющемуся вдали.

Приена, Пенелопа и Одиссей стоят на стене, глядя на вражеский лагерь, наблюдая за прибытием и уходом гонцов.

– Они ждут, – говорит Приена.

– Чего? – спрашивает Пенелопа.

Приена молча поджимает губы.

– Подкрепления, – отвечает Одиссей, и командующая-воительница, стоящая рядом, с недовольством понимает, что согласна с ним. – Они ждут еще людей.

Слух разошелся: женихи мертвы.

На Кефалонии падает на землю мать, сжимая грудь, разрывающуюся от боли.

На Закинтосе отец никак не может осознать. Не понимает. Чей-то другой сын, да? Чужой ребенок?

На Элиде брат клянется отомстить.

На Калидоне сестра говорит: «Но ведь он уплыл только месяц назад. Я еще подарила ему плащ…»

Остается неясным – в этом гонцы не уверены, – почему они умерли. Кто-то говорит, что вернулся Одиссей. «Ясно, – звучит в ответ, – тогда, похоже, все в порядке?» Царь делает то, что обычно делают цари. Люди шепчутся: ну что ж, если это был Одиссей…

Но это не меняет того, что думают родные.

Приена, посмотрев на лагерь Полибия и Эвпейта, вздыхает.

– Вот вам и быстрая победа.

– Что случится, если к ним придет подкрепление? – спрашивает Пенелопа.

– Зависит от того, насколько большое. Прямо сейчас людей у нас примерно поровну. Но если они удвоят свою численность… нас ждет самое худшее.

– И что же нам делать?

– Нужно выйти к ним. – Приене не нравятся эти слова, ей ненавистно то, что они подразумевают. Но такие уж времена: не всегда удается выбрать, как тебе воевать. – Прежде, чем они соберут достаточно людей, чтобы задавить нас числом.

– Ночью? – спрашивает Одиссей, и Приена тут же качает головой.

– Лучницам надо видеть, во что они стреляют, – объясняет она. – Да и времени у нас мало.

В темном уголке за свинарником шепчутся царица и ее командующая:

– …вестей от Урании?

– Пока нет.

– …ее гонец… Микены…

– Ничего не доставляли в храм до того, как мы двинулись сюда. А Электра появится?

– Да. Я не знаю. Может быть.

– Одиссей знает?

– Знает что? Что Микены могут послать, а могут и не послать подкрепление? Что гонец Урании мог добраться, а мог и не добраться до Электры? Нет. Он не знает. Я рассказала ему почти все, но это? Какой толк говорить о том, что может случиться, а может не случиться? Все слишком неопределенно, чтобы на это рассчитывать.

Приена хмыкает, цокает языком, но не возражает. Было время, когда она дала клятву – Смерть всем грекам! – и теперь, когда ее жизнь, возможно, зависит от дочери ее злейшего врага, воительницу терзают двойственные чувства. И все же…

И все же.

Она смотрит на свою маленькую армию женщин и понимает, что с той же силой, с какой бьется сердце воина перед смертельным ударом, желает, чтобы они остались в живых.

– Что ж, – бормочет она, – будем считать, что мы сами по себе.

Женщины строятся во дворе.

Они не встают ровными рядами, как следует, по мнению Телемаха.

Они стоят маленькими группками, держа луки в руках, и разговаривают.

Их разговоры не о героизме и не об отваге.

Они отпускают глупые шуточки.

Смеются над историями, которые слышали уже сотни раз.

Сплетни.

Телемах качает головой. Мирмидоняне Ахиллеса никогда не сплетничали. Они стояли ровными рядами, храня молчание перед битвой и размышляя лишь о деле, которое нужно сделать, и о доблести, с которой они взглянут в лицо смерти. Еще одно доказательство, хоть он в нем и не нуждается, что вся эта затея – сплошная глупость.

Одиссей не питает подобных иллюзий. Ему известно, что мирмидоняне были самыми злостными, самыми язвительными сплетниками из всех войск под началом Агамемнона. Всякий раз, когда ему случалось сидеть у их костра, все разговоры были только о том, кто с кем спал, кто отлынивал от дежурства у выгребных ям, кто кого обжулил в какой-нибудь дурацкой игре. Тупые шутки и россказни о героических сексуальных подвигах – не настоящих, сплошь дикое, неудержимое хвастовство – составляли большую часть бесед, которые он слышал и в которых участвовал под стенами Трои. И список тем, запрещенных к обсуждению: о том, кого следует известить в случае смерти. О тех, кого любили и оставили. О тех, по кому скорбели. О тех, по кому тосковали. Каково это – получить рану и лежать, медленно истекая кровью. Что лучше: встретить смерть быстро, не увидев даже клинка, поразившего тебя, или знать о том, что она грядет, и получить немного времени – совсем чуть-чуть, – чтобы проститься с жизнью?

Он и не думал, что такие же разговоры услышит от женщин в этом дворе, но послушайте – только послушайте! Вот оно. Истории о том, как кто-то сломал ногу, гоняясь за собственными козами по горам. Истории о рыбачках, которые и рыбу-то ловить не умеют, или о том юнце – как же его звали? – со смешным говором и ужасными шутками. Теперь его уже больше нет, конечно. Все юноши уплыли и не вернулись, ну так что ж… Так что ж. Мы справляемся, разве нет?

Внезапно Одиссей чувствует чье-то присутствие рядом. Пенелопа. У нее в руках нет ни лука, ни копья, и на мгновение это его удивляет. Он почти ожидал, что она появится в полной броне, готовая к бою. Но у нее нет ни навыков, ни подготовки – она стала бы мишенью, которую всем пришлось бы защищать, а это никому не нужно. Поэтому она стоит рядом с ним, скрестив руки, и наблюдает, как женщины проверяют – в пятый, в шестой раз – свои стрелы, тетивы луков, наконечники копий.

Он избегал ее после ночевки под дверями ее спальни. Непросто избегать друг друга в таком маленьком и тесном месте, как это, но он старался изо всех сил. Он считал это своеобразной любезностью. И поэтому сейчас очень удивлен тем, что она сама его разыскала.

– Знакомо? – спрашивает она наконец.

– Отчасти. Конечно, мне привычнее вид с другой стороны стены.

– Ты много сражался на обратном пути? Я хочу сказать, чем-то же ты занимался все эти десять лет…

– Я был… Там был… Я долгое время был отрезан от всего мира.

– Отрезан… где-то в безопасном месте?

– Да. Чаще всего.

Она коротко кивает, избегая его взгляда.

– Хорошо. То есть хорошо не то, что ты был отрезан. Но, по крайней мере, тебе не пришлось сражаться, чтобы пережить очередную ночь. А твои люди, они…

– Они погибли. Во время шторма.

– А ты выжил.

– Да.

– Может, и кто-то из них тоже?

– Нет. Никто.

– Похоже, ты в этом абсолютно уверен.