Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов

действовать после захвата. И в конце — зловещая приписка: «Если кто-то из людей Воронова попытается сдаться — не брать в плен. Убивать на месте. Свидетелей не оставлять».

Я передал оба письма Кошкину. Он читал их медленно, тщательно, лицо его менялось от бледности к багровости и обратно.

— Это чудовищно, — выдохнул он наконец. — Это не просто преступление. Это злодеяние невиданного масштаба. Организованная резня с целью наживы. И он думал, что я стану инструментом в его руках, прикрытием для массового убийства…

Он сжал письма в руке, и когда поднял голову, в его глазах я увидел нечто новое — уважение, искреннее, без примеси презрения или высокомерия.

— Господин Воронов, — произнёс Кошкин твёрдо, выпрямляясь во весь рост, — от имени губернского правления прошу прощения за те необоснованные подозрения, с которыми я прибыл. Ваше предприятие — образец порядка, законности и передового хозяйствования. А вы сами и ваши люди проявили мужество и стойкость, защищая не только своё имущество, но и жизни невинных людей — женщин, детей. И, — он выдержал паузу, — спасли жизнь представителя государственной власти. Мою жизнь.

Он протянул мне руку. Я пожал её — крепко, по-мужски.

— Благодарю, Фёдор Ильич. Мы просто делали то, что должны были. Защищали свою землю, свой труд, свои жизни. И закон.

— И вы победили, — кивнул Кошкин. — Полностью и окончательно.

Он повернулся к своим помощникам, которые дрожащими руками записывали всё в блокноты.

— Составить протокол осмотра места происшествия! Опросить всех пленных под запись! Собрать все улики! Как губернский ревизор, я официально свидетельствую: предприятие «Воронов и Ко» подверглось вероломному и незаконному нападению. Действия господина Воронова и его людей по обороне признаются мною полностью законными и необходимыми.

Он развернулся к жандармам.

— Взять этих бандитов под стражу! Охранять как зеницу ока! Если хоть один волос с их головы упадёт до суда — разжалую и под трибунал отдам! Они — главные свидетели по делу о государственной измене и бандитизме купца Рябова!

Потом повернулся обратно ко мне.

— Я немедленно, слышите, немедленно отправляю курьера к губернатору с докладом и требованием ареста купца Рябова Гаврилы Никитича по обвинению в организации массового убийства, подкупе должностных лиц, мошенничестве, попытке захвата чужого имущества!

Он обернулся к жандармам.

— Срочная депеша губернатору! Арест всех известных сообщников Рябова! Конфискация всего его имущества как вещественных доказательств! Действовать незамедлительно, пока этот негодяй не сбежал!

Один из жандармов, молодой поручик с острыми чертами лица, козырнул.

— Слушаюсь, ваше благородие! Выезжаю немедленно!

Он бросился к лошадям, через минуту умчался по дороге в город, поднимая клубы пыли.

Кошкин ещё раз посмотрел на меня, и в его взгляде читалась не только благодарность, но и что-то большее — признание равного.

— Это не просто коммерческий конфликт, господин Воронов, — сказал он медленно, подбирая слова. — Это государственное преступление. Когда эта история станет известна — а она станет известна, я позабочусь об этом, — имя Рябова будет забыто во всей губернии. Его репутация разрушена навсегда. Его прииски перейдут в казну или будут проданы с торгов. А сам он, если губернатор сочтёт нужным, может оказаться на каторге или в ссылке. Такие преступления не прощаются.

Я выдохнул. Мы победили. Полностью и окончательно.

* * *

Следующие дни слились в калейдоскоп событий, который я едва успевал осознавать.

Кошкин, оскорблённый в лучших чувствах и напуганный до икоты, развил бурную деятельность. Он не уехал сразу — побоялся дороги без усиленного конвоя. Вместо этого он остался в лагере, поселившись в моей конторе, и строчил доклады, приказы и распоряжения с утра до вечера.

Степан работал с ним плечом к плечу, подсовывая нужные формулировки, предоставляя доказательства, связывая все ниточки в единую, неопровержимую картину преступной деятельности Рябова. Каждая жалоба купца теперь оборачивалась против него же, становясь доказательством ложного доноса и клеветы. Каждая попытка подкупа чиновника — новой статьёй обвинения.

Пленных допрашивали по всей форме, под протокол, с подписями свидетелей. Ямщиков и остальные десятники Шмакова, понимая, что их жизни висят на волоске, рассказывали всё: как Рябов нанимал их через посредников, сколько платил, какие приказы давал, где была база банды, кто ещё из екатеринбургских наёмников работал на купца.

Весть о разгроме банды Шмакова и о том, что ревизор встал на мою сторону, разлетелась по округе быстрее лесного пожара. Люди говорили, шептались, пересказывали друг другу подробности — с каждым пересказом история обрастала новыми деталями, превращаясь в легенду.

Рябов рухнул.

Это было не медленное угасание, а мгновенный крах. Как только стало известно, что у губернского ревизора есть письма Рябова с прямыми приказами об убийстве, кредиторы купца в Екатеринбурге и Перми, почуяв запах крови, набросились на него, как стая пираний на раненую рыбу.

Векселя были предъявлены к оплате немедленно. Имущество — описано судебными приставами. Прииски — опечатаны. Счета в банках — заморожены по распоряжению губернатора.

Через неделю пришла новость из города: Гаврила Никитич Рябов арестован.

Его взяли прямо в его особняке, когда он пытался сжечь бумаги в камине — последние улики, которые могли его погубить окончательно. Но жандармы ворвались вовремя, выхватили из огня полусгоревшие листы, среди которых оказались копии платёжных ведомостей Шмакову и переписка с другими бандитскими главарями.

Обвинения были страшные: организация преступного сообщества, покушение на убийство государственного чиновника, мошенничество в особо крупных размерах, подкуп должностных лиц, ложные доносы в государственные органы.

Аникеев, местный чиновник из Горной конторы, тоже попал под следствие — как пособник Рябова. Урядник Анисим Захарович был отстранён от должности и арестован. Вся сеть подкупленных людей, которую купец строил годами, рухнула за считанные дни.

А ещё через три дня на прииск прибыл курьер из губернской канцелярии. Он привёз пакет с сургучной печатью — тяжёлый, толстый.

Я принял его на крыльце конторы при всех — артельщиках, казаках, Игнате, Савельеве, Елизаре, Степане. Все собрались, чувствуя, что это момент исторический.

Я распечатал пакет, развернул бумагу, начал читать. С каждой строчкой внутри всё теплело, расправлялось, ликовало.

В документе было сказано, что вышло постановление о конфискации всех приисков и имущества купца Рябова в казну — как вещественных доказательств по уголовному делу и как возмещение ущерба пострадавшим. И приписка — разрешение артели «Воронов и Ко» взять эти прииски в «временное управление до окончательного решения суда» с правом последующего выкупа без торгов.

Фактически мне передавали всё, что было у Рябова. Прииски, оборудование, склады.

Я закончил читать, поднял голову. Вокруг стояла тишина — напряжённая, ожидающая.

— Господа, — сказал я громко, чтобы все слышали, — с сегодняшнего дня артель «Воронов и Ко» получает в