Бастард Александра - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

Пердикки получили то, о чем раньше могли лишь только мечтать. Селевк стал сатрапом Вавилона, Пифон — наместником Мидии, а Антигену досталась Сузиана.

Одноглазый Антигон, хоть в убийстве и не участвовал, но тоже не сплоховал и добавил к своим владениям Геллеспонтскую Фригию. К тому же новоявленный регент Антипатр назначил его стратегом-автократором Азии.

Новый передел в мгновение ока перевернул все с ног на голову и поставил уже бывшего представителя власти и победителя в битве при Геллеспонте, Эвмена, вне закона, а убийц Пердикки возвел в ранг героев. Одноглазый Антигон фактически стал владетелем чуть ли не всей Малой Азии, и именно ему новый регент Антипатр поручил собрать войско и покончить с изменником Эвменом.

Задачу перед Антигоном поставили, а вот дать денег на ее решение как-то не позаботились. Тот же, недолго думая, пошел традиционным для того времени путем и решил вытрясти золотишко из эллинских городов Малой Азии. С этой целью он затеял тур по подвластным ему греческим полисам, собираясь получить от них деньги и поддержку людьми.

Именно по этой причине новый сатрап Геллеспонтской Фригии и прибыл в Пергам. Это, так сказать, очередная остановка его «предвыборного» тура. Антигон рассудил здраво: если давить и заставлять, то будет долго и надрывно, а вот в обмен на показное внимание и благосклонность можно добиться куда большего и гораздо быстрее. Расчет оказался верен, недаром Одноглазый слыл в македонской армии ушлым пронырой.

Сегодня Антигон с сыном Деметрием в Пергаме, и все, кто в этом городе имеет хоть какое-то влияние, приглашены на торжественный прием в его честь. Не забыли и про Барсину, хотя на подобные мероприятия женщин приглашать не принято.

В эллинистическом мире вообще отношение к женщине очень своеобразное. При всем пиетете к образу матери и неописуемом восторге перед красотой женского тела в целом, к женщине относятся как к человеку второго сорта. По сути, она лишена каких бы то ни было прав, и жизнь ее ограничена пространством гинекея (женской половиной дома) как невидимыми, но непреодолимыми стенами. Не буквально, конечно! Она может выйти из дома, пойти на городской рынок, поболтать с соседками, но это и все! Женщина в античном полисе полностью отрезана от политической, культурной и административной жизни. Она не может избирать и быть избранной в городской совет, ее не приглашают на мужские вечеринки (тут я имею в виду приличных замужних женщин, а не гетер), ее не пускают даже на стадион и в театр! Последнее вообще за гранью понимания! В театр-то почему?!. Но таковы зигзаги той самой демократии, на которую в моем далеком двадцать первом веке так принято равняться.

На сегодняшнем «великосветском рауте» Барсина — единственная женщина, и это не заслуга самой Барсины. Устроители вечеринки позвали ее по одной-единственной причине — деньги! Она — владелица одного из самых больших поместий в Пергаме, а значит, тоже должна платить. Ведь всем приглашенным понятно, ради чего устроена эта встреча. С них будут трясти монету, а раз так, то почему страдать должны только мужчины? Пусть и Барсина возьмет на себя свою долю. Когда дело касалось денег, греки умели чудесным образом забывать про свои, даже самые строгие, правила и традиции!

Впереди — три широкие ступени и мраморные колонны портика. В их тени, гостеприимно раскинув руки, стоит невысокий коренастый старик с большими залысинами и аккуратно завитой седой бородкой. Насколько я знаю, это и есть сам хозяин дома Аристомен.

— Барсина, дорогая, я так рад видеть тебя в своем доме! — Он расчетливо спустился на одну ступень, давая гостье время подняться на две.

В ответ Барсина наградила хозяина дома надменной улыбкой, но бурную радость встречи это не остановило.

— А это кто⁈ — Заступив «мамочке» дорогу, Аристомен накинулся на меня с наигранной изумленностью. — Неужели малыш Геракл⁈

Он вцепился мне в лицо цепким взглядом, и в его глазах я не увидел той напускной радости, что он так старательно изображал.

— Ты посмотри, как вырос! — Старик схватил меня за плечи. — А ведь я знал тебя еще вот таким малышом!

Его цепкие пальцы отпустили меня, чтобы показать размер.

— Вот таким! — Обернувшись к стоящим сзади вольноотпущеникам, он развел ладони сантиметров на двадцать. — Вот таким крохой! А сейчас он уже вон какой! Настоящий герой!

Отступив на шаг, Аристомен всплеснул руками.

— А как на деда-то похож! Вылитый Артабаз!

Выпалив последнюю фразу, он стрельнул глазами в Барсину, и я всё сразу понял.

«Этот мерзкий старикашка только что грубо ткнул „мамочку“ носом в мое персидское происхождение. Мол, не зазнавайся! Кто бы ни был его отец, он был, есть и будет для всех нас чертовым персом, а не наследником Великого Александра!»

Замечаю, как глаза Барсины наполнились льдом, а на лице появилось выражение упрямой решимости. Я знаю: в такие минуты она за словом в карман не лезет и уж стесняться не станет.

И точно, едва она начала говорить, как я уже понял, что с этого мгновения глава местного совета обречен быть нашим злейшим врагом.

— Это когда же ты успел так хорошо разглядеть моего отца, Аристомен⁈ — Голос Барсины просто источает презрение. — Уж не тогда ли, когда вылизывал носки его туфель⁈

В Персидской державе «мой дед по матери» Артабаз был большой шишкой, сатрапом и командующим персидскими войсками всей Малой Азии. Протокол аудиенции у сановника такого ранга требовал от данников персидской короны коленопреклонения и поцелуя носка туфли. Поверить в то, что главе такого города, как Пергам, как-то удавалось избежать этой крайне щепетильной процедуры, трудновато, а признать — стыдно и позорно. Особенно сейчас, когда персы разгромлены, а греко-македонская элита так кичится своей победой.

По тому, как побагровело круглое лицо Аристомена, мне ясно, что целовать туфлю «моего деда» ему приходилось, и не раз. Напомнить ему об этом сегодня было, скорее всего, ошибкой, но на лице «моей мамочки» в этот момент написано такое откровенное торжество, что, пожалуй, оно того стоило.

Совладать с собой хозяину дома стоило большого труда, но затевать скандал на ступенях своего дома было не в его интересах. Показав всем своим видом, что он ничего не забудет, Аристомен молча проглотил оскорбление.

Подавив вспыхнувшую в глазах ненависть и засопев, как разгневанный носорог, он молча повернулся спиной и зло прошипел:

— Следуй за мной, Барсина!

Вызывающе вскинув голову, «мамочка» величаво поплыла вслед за ним, и я было тоже двинулся к арке в атриум, но старший вольноотпущенник (что-то