Учитель. Назад в СССР - Дмитрий Буров

распоряжается совершенно посторонней кроватью, а Митрич не дома, в гостях.

— Не против, не волнуйтесь, — успокаивающе улыбнулся я.

— Главное, продержите его до приезда скорой, — попросила Зиночка. — А там Василия Дмитриевича или тоже заберут, или я его домой перевезу на мотороллере. Ну, или дядь Коля, это как успеем, — докторша посмотрела на Степаниду, женщины кивнули друг другу, и Зина торопливо пошла на выход.

— Куда? — возмутился Митрич в спину фельдшерице. — Ни в какую больничку я не поеду! Ишь, чего удумала! Хозяйство у нас! Внука я на кого оставлю? Ты, Михална, даже не думай. Слышишь?

Зинаида резко обернулась и посмотрела на дядь Васю так выразительно, что мне сразу вспомнился знаменитый советский заяц из мультфильма «Ну, погоди!» и его фраза: «Слышу, слышу!» Митрич насупился и отвернулся к стене. «Нету у тебя шансов Митрич, против такой силы — нету», — посочувствовал я про себя.

Вскоре за окном раздалось характерное тарахтение мотора, прощальный сигнал, и всё стихло. Мы остались вчетвером и тут же, не сговариваясь, уставились на Ваньку. Мальчишка переступил с ноги на ногу, снова шмыгнул носом, покосился на Василия Дмитриевича, на Степаниду, которая глядела на пацана, сурово поджав губы. Но у соседки не было шансов прочить парню воспитательную лекцию, уж не знаю, по какому поводу.

Шустрый посыльный широко улыбнулся, протарахтел:

— Не болейте, дядь Вася. До свидания, баб Стеш. И вам до свидания. Я побёг… Там это… Серёга… сказать надо! — и, не дожидаясь ответных реплик, слинял за занавеску, которая прикрывала вход в комнату, громко скатился со ступенек и промчался мимо окна. Через пару секунд дзенькнул звонок велосипеда и снова наступила благословенная тишина.

— Как думаешь, Зинка правду сказала или так, для острастки? — напряденным голосом пробурчал Митрич.

Дядь Вася повернулся к нам лицом, и теперь внимательно поглядывал то на меня, то на Степаниду.

— А у пусть бы забрали, — подбоченившись, заявила Степанида Михайловна. — Ты о мальчишке подумал, ирод ты окаянный?

— О каком? — опешил Митрич.

— О ка-а-ако-о-ом! — протянула баба Стеша. — Будто у тебя их тыщщи! Внук у тебя один-единый. Ты о нём подумал?

— Чего о нём думать-то? — не понял дядь Вася. — Вона, здоровый лоб вымахал.

— А как помрёте оба, чего с ним будет? А? — соседка нахмурила брови, поджала губы суровой куриной жопкой и уставилась на болезного не хуже, чем полицейский. В смысле, милиционер.

— Вот ещё… придумала… — фыркнул притихший дядь Вася. — Не собираюсь я помирать… Я ещё тебя переживу!

— Переживёт он, глядите-ка! Жила тут одна уже переживальщица. И где она?

— Где? — попался в ловушку Митрич.

— Знамо где, на кладбище! А в ейном доме теперь вона, учитель живёт! — торжествующе припечатала Степанида Михайловна.

Василий Дмитриевич крякнул, отвёл глаза и замолчал.

— Водичка у тебя есть, Егор? — без перехода поинтересовалась соседка.

— Имеется, сейчас принесу, — я отлип от подоконника, возле которого наблюдал за увлекательной пьесой из сельской жизни, но баба Стеша махнула рукой и скрылась за занавеской. Так загремела крышкой на ведре, потом забулькала водой и затихла.

Митрич тут же развернулся ко мне и торопливо зашептал:

— Егор Ляксандрыч… Ты бы посодействовал, а? — с тревогой вглядываясь в моё лицо, попросил дядь Вася. — Здоров я! То солнце маковку напекло, жар от печки сглотнул и споткнулся… — убедительным тоном принялся выдумывать Митрич.

— Василий Дмитриевич, доктору виднее, — также шёпотом ответил я.

— Да какой доктор? Это ж Зинка-перестраховщица! — махнул рукой неугомонный товарищ. — Ляксандрыч, ну скажи ты ей! — Митрич выжидательно на меня уставился.

— А чего сказать-то? — полюбопытствовал я.

— Кхм… — разочарованно закряхтел дядь Вася, хотел что-то сказать, но тут в комнату вернулась Степанида Михайловна.

Соседка прищурилась, оглядела нас с подозрением, подошла к кровати Митрича, уселась на табуретку, поправила какую-то складку на покрывале и уставилась на своего пылкого поклонника.

— Ну чего ты, чего? — такого морального прессинга дядь Вася не выдержал.

— Что, паразит, хотел учителя уговорить, да не вышло? — хмыкнула баба Стеша.

— Да откуда ты… С чего ты взяла? — возмутился Митрич.

— А чего тут брать, всё наперёд сказано, — невозмутимо пояснила соседка. — В больничку ты не хочешь, вот и виляешь хвостом, как пёс брехливый. Что, скажешь не права?

— Ну не хочу… А ты хочешь, можно подумать! — завёлся Василий.

— И я не хочу, — согласилась Степанида. — А скажут, так и поеду! У меня внук! И дочка! И хозяйство!

— А у меня что, хозяйства нету, по-твоему? — взвился дядь Вася.

— А ты лежи себе тихонечко, — спокойным голосом с ласковой улыбкой на губах потребовала баба Стеша. — Тебе волноваться не велено.

— А ты не волнуй больного!

— А я и не волную, — разглаживая очередную складку на кровати, заявила Степанида.

— А чего сидишь тута, зудишь, как тот комар? — процедил Митрич. — Дела дома переделала? Так я Николаю скажу, он враз прибавит делов-то.

— А и скажи, паразит ты окаянный, — нежно пропела Степанида.

Я только и успевал, что вертеть головой, восхищаясь этой замечательной перебранкой. Видно было не со зла скубутся, но и остановиться не могут. Потому как оба получают от склоки удовольствие.

Глаза у Степаниды разгорелись, щёки порозовели, соседка как-то вдруг помолодела, что ли. Да и Митрич, надо признать несмотря на бледный вид, смотрелся гоголем. Это ж сколько лет прошло, женаты оба давным-давно, войну прошли, а поди ж ты, до сих пор между ними искрит, почти как в молодости.

— Ты бы, Стеша, шла домой, — сурово заявил Василий Дмитриевич. — Мы тут сами с усами, без тебя разберёмся. Чего тут сидеть?

— Знаю я твои разбирательства, — отмахнулась Степанида. — Учителю на уши присядешь, соловьём запоешь, Егор Александрович, добре сердце, тебя и отпустит. Да ещё и проводит до дома! Зиночка Михална сказала — лежать, вот и лежи!

— Сказал она… Да что она понимает, твоя Зиночка Михална! — передразнил Митрич. — Много она понимает в докторских делах! Фельдшерица!

— Ну, спасибо, Василий Дмитриевич, — обиженно поджав губы, процедила Зинаида, протискиваясь в комнату вместе с уставшей пожилой докторшей в белом халате.

Я настолько увлёкся наблюдением за удивительными соседями, что не услышал