Старуха 2 - Квинтус Номен

Причем работать ей тогда пришлось в тесном взаимодействии с врачами, ведь просто уничтожить грибок, но при этом отравить кучу народу было недопустимо — так что каждый препарат тщательно проверялся как раз медиками. И они-то и рассказали тогда еще довольно молодой женщине про темулин, вырабатываемый грибками, всегда имеющимся в зернах плевела. А один пожилой доктор, перед этим работавший как раз на Украине, поделился знаниями о симптомах отравления темулином — и он был абсолютно убежден, что высочайшая смертность среди тамошних крестьян, пик которой пришелся на месяцы, когда огороды давали еды уже достаточно для утоления голода, вызван именно тем, что крестьяне доставали «сохраненное» в ямах насквозь отравлено зерно и тут же его сжирали. Он употреблял именно это слово, приговаривая, что «скоты именно жрут». А еще он считал, что очень частые случаи людоедства (замеченные лишь на Украине) объяснялись тем, что люди просто сходили с ума и не понимали, что они делают. Но с ума они сходили не от голода, а от воздействия темулина…

Тогда все это Вера Андреевна просто запомнила, а сейчас Вера прилагала все усилия, чтобы подобного развития событий избежать. Понимая, что украинских мужиков не переделать — но все равно старалась хоть чем-то стране помочь. По ее настоянию НТК «подгреб» под себя железнодорожную мастерскую станции «Бескудниково», и ее слегка расширили, после чего в мастерской на базе производимых в Ворошиловграде железнодорожных платформ стали делать вагоны-зерновозы на пятьдесят тонн зерна. Изготовили таких зерновозов довольно много, чуть меньше пяти тысяч штук (то есть столько сделали вместе с Ворошиловградским заводом, где их тоже собирали из поставляемых из Бескудниково деталей), так что в чем зерно возить — было. И в обычных вагонах зерно тоже стали возить, в мешках… Но Вера оказалась все же права: при всех практически нечеловеческих усилиях к сентябрю кое-как вышло вывезти и сохранить шесть с половиной миллионов тонн. Еще пара миллионов тонн все же была засыпана в местные зернохранилища, где все же смогли провести какую-то фумигацию, а остальное зерно…

По подсчетам, проведенным уже в октябре Госпланом, из восемнадцати миллионов тонн сжатого в полях хлеба в «закрома Родины» попало лишь около девяти миллионов, даже меньше. Больше трех миллионов оказалось непригодным для употребления, два миллиона разошлись по крестьянским амбарам — а четыре просто «испарились».

Лаврентий Павлович не удержался и приехал (точнее, прилетел) к Вере на завод в далеком сибирском городке, названном без затей «Лесогорском»:

— Старуха, ты оказалась права, на Украине половину зерна сгноили, а половину разворовали. Что делать-то будем? Ведь четыре миллиона тонн в землю закопали! И так по всей Украине…

— Ничего не будем делать. Сейчас у нас что, октябрь? Все зерно, что по ямам прикопано, уже полностью грибком поражено и стало ядовитым. Его даже скоту скармиливать нельзя, и даже на спирт перегонять, поскольку отрава получится.

— А какое-нибудь противоядие ты придумать не сможешь?

— Я много лет над этим думала, искала везде… Нет от темулина противоядий, вообще нет. Я, правда, индикатор для него разработала, Лена Нарышкина его сможет сделать… там много не требуется. Вот, смотрите: пять капель на столовую ложку воды, затем опускаем зерна — это как раз плевел, но на пшенице будет даже лучше видно. Ждем примерно минуту: зерна позеленели. Если еще подождать минут десять, то и раствор зеленым станет — но и так все ясно. Вот такой зеленый цвет означает, что пара столовых ложек зерна человека отправит на тот свет. Можете с собаками людей отправить, пусть мужикам покажут и скажут, что им самим решать: сдохнуть или нет. А отбирать это зерно уже не надо… разве что детей у тех, кто в ямах зерно спрятал, отбирать и в детские дома отправлять: так хоть дети выживут.

— А что-то поумнее предложить не хочешь?

— Не могу. Хотела бы — но нет, селюков не переубедить. А вот с кулаками… это же с их подначек мужики весной поля не перепахивали, с плевелом не боролись: кулакам сейчас самая пожива, ведь хлеб на рынке очень недешевым стал. Кстати, я подозреваю, что кулаки сейчас и на городских рынках ворованным зерном торгуют — но пусть этим займутся специально обученные люди.

— Иосиф Виссарионович мне поручил этим заниматься.

— Вам? Так пользуйтесь моментом, увеличьте вдвое-втрое численность отрядов охраны… хуже уже не будет, а лишняя охрана всегда пригодится.

— А деньги… у тебя какие-то еще мысли по поводу внешней торговли появились?

— Лаврентий Павлович, я сейчас работаю на бумажной фабрике — и пока работу не закончу, думать о каких-то заграничных сделках просто не стану.

— Да, а я в связи с этим вот что спросить хотел: бельгийцы теперь за уран хотят уже двенадцать тысяч крон за тонну…

— А мы его много уже запасли?

— Почти пять тысяч тонн. Может хватит?

— Я скажу это слово после того, как у нас будет двадцать тысяч тонн… или цена поднимется свыше пяти тысяч долларов за тонну.

— Но зачем он нам, ты пока не скажешь.

— Угадали.

— Тогда скажи: когда ты покажешь что-то на полигоне в Капустином Яру?

— Весной. Точнее сейчас просто не скажу.

— То есть зря я к тебе летел… ладно, полечу обратно. Да, этот твой авиатор здорово германскую машину доработал: скорость чуть не вдвое выросла и дальность наполовину.

— Да? И давно он машину закончил?

— Недели две назад. Теперь, правда, обратно просится, но я пока его попридержал: вдруг Марта тебе еще самолет подарит?

— Так… вы сейчас в Москву? Я лечу с вами, как раз с Мясищевым о будущей работе поговорю и… и самолет свой заберу. Он мне нужен!

— А мне тоже нужен.

— Но самолет-то мой! А вам он новый сделает…

— Придется опять у немцев покупать?

— Открою вам страшную тайну, только вы уж никому не говорите: в этом самолете немецкого лишь часы на приборной панели и кресла в салоне. Но кресла я и получше сделать сумею, а часы… вот кто бы в СССР научился часы нормальные делать?

Глава 18

«Бельгийский» бумажный завод в Лесогорске изначально был очень даже немаленьким: по проекту он должен был ежегодно выдавать триста тысяч тонн крафт-бумаги. То есть не «вот прям сразу» триста тысяч тонн, первая бумажная линия начала ее производить в объемах около тридцати тысяч — но вот «в обозримой перспективе»… Однако «целлюлозная»