Михаил Ахманов - Страж фараона

– А ты, Нехси, пойдешь?

Знаменосец прятал глаза.

– Зачем, господин? Чтобы погибнуть, блуждая в песках? Мертвых ведь этим не воскресишь, свершившегося не изменишь… Зачем?

– Я объясню тебе, зачем, – сказал Семен, наливаясь злой кровью. – Всякий, свершивший грабеж и убийство, должен нести наказание. Кару, понимаешь? Разбойных главарей – удавить тетивами луков, воров – стегать, пока не посинеют, скот – вернуть… Кроме того, не брошу девушек. Они их сделают…

Он хотел сказать – рабынями, но такого слова в языке Та-Кем пока что не было. Понятие о рабстве возникнет позже, когда Тутмос, великий завоеватель и преступник, пригонит толпы невольников из Куша, Хару и Джахи, и, чтобы назвать этих людей, в Обеих Землях придумают нужные слова. Впрочем, их недостаток суть дела не менял.

– Они возьмут их на спальные циновки, – яростно прошипел Тотнахт. – Они заставят их рожать, и через двадцать разливов Хапи их сыновья будут красть дочерей, которых мне пошлет Амон! И моих антилоп! Моих журавлей и гусей! А я буду слишком стар, чтобы поднять копье и метнуть дротик! Ты понимаешь это, хуну неферу?

От такого оскорбления Нехси побледнел и оглянулся на своих солдат. Потом пробормотал, не глядя на Семена и бывшего копьеносца:

– Я повинуюсь твоей воле, господин… я пойду, и люди мои тоже… Но куда?

Наступила тишина, прерванная шелестом травы под сандалиями Техенны. Он подошел к Семену и, переминаясь с ноги на ногу, бросил на него вопросительный взгляд.

– Хочешь что-то сказать?

– Да, семер. Эти люди, – ливиец махнул в сторону мертвых разбойников, – пришли из оазиса Уит-Мехе. Они из племени Гибли… из моего племени. Я узнал троих – с одним мы даже стерегли коз в пустыне, когда были мальчишками. Давно… Не хватит пальцев рук и ног, чтобы пересчитать минувшие разливы.

Глаза Семена вспыхнули.

– Ты знаешь, где этот Уит-Мехе?

– Конечно, господин. Если идти отсюда, из страны Пиом, уложимся в пять дней… сначала – на закат солнца до Скалы Черепов, потом – четыре сехена к югу… Да, пять дней, если не помешает ветер.

– И ты готов нас проводить?

– Ты – мой господин!

Брови Техенны приподнялись, рот приоткрылся – казалось, вопрос поверг его в изумление. «Это он для меня ливиец, – подумал Семен, – но для себя самого и всех остальных – житель Та-Кем, мой воин и слуга. Я – его вождь, а его семья – Ако, Мерира и остальные мои домочадцы». Темеху в самом деле не считали себя единым народом, да и чувство принадлежности к племени было не столь уж глубоким, гораздо слабее, чем верность вождю. Разумеется, победоносному и сильному – неудачников ливийцы скармливали псам.

Техенна пригладил рыжие волосы, втянул носом воздух, поглядел на небо, на песчаные дюны.

– Большого ветра не будет… пока…

– Значит, можем выступать?

– Нет, господин. Ра высоко, а в пустыне зной даже в месяц фармути. Лучше идти по ночам. Нам будут нужны ослы, по меху с водой на каждых двух человек, пища и плотные накидки.

– Не мало ли воды? – усомнился Нехси.

– Нет. Я знаю источники, места для водопоя… Неужели ты думаешь, что Гибли угнал антилоп и коз, чтобы они передохли в пустыне?

– Но…

Семен стукнул кулаком о ладонь, прекращая споры.

– Готовьтесь! Вы слышали, что нужно! Тотнахт, собирай людей, Шедау пусть позаботится об ослах, воде и пище, а ты, Нехси, пошли людей в Хененсу – пусть привезут накидки, стрелы, дротики, запасные сандалии и не забудут веревки. Еще – большой кувшин с оливковым маслом и связку тростника. Сухого, чтобы хорошо горел.

– Зачем, господин?

– Костер разложим, финики будем жарить, – пообещал Семен, отвернулся и зашагал к трупам ливийцев – взглянуть на будущего противника.

Вышли они на вечерней заре и двигались всю ночь и первые утренние часы, пока песок не раскалился, добираясь нестерпимым жаром до подошв сквозь кожаные подметки сандалий. Ночью пустыня выглядела еще огромнее и страшнее; полосы белевшего в лунном свете песка чередовались с тенями, падавшими от барханов, и каждая такая тень, черная и глубокая, мнилась входом в подземное царство, где обитают чудища-кровопийцы, жуткие демоны и прочая нечисть, которой только и место, как за границами Та-Кем. Небосвод медленно вращался, звезды равнодушно взирали на цепочку людей, ползущую среди песчаных гор, и только их тяжелое дыхание, фырканье ослов да шорох осыпавшегося песка нарушали тишину. Ноги вязли, идти было трудно, но к середине ночи почва стала твердой, каменистой, и отряд зашагал быстрее.

Их было побольше семидесяти, считая с Семеном, Техенной и Ако: тридцать Стражей Песков под водительством Нехси и около сорока поселенцев из бывших пантер, вооруженных копьями, дротиками и секирами. Ослы тащили воду, сухие лепешки и фрукты, а также запас стрел и мешки с сандалиями. Днем без обуви в этих местах шага не сделать: плюнешь на камень – шипит, бросишь кусок лепешки – поднимешь уголь.

Однако ночью жара не донимала, и, выбравшись на плотную почву, люди слегка расслабились. Техенна неутомимо шагал вперед и как будто с успехом ориентировался в этих каменистых пространствах, одинаковых в любую сторону; пантеры и солдаты постарше успевали за ним без труда, а молодых подгоняли собственное упрямство и теп-меджет, хмурый коренастый ветеран с тростью в увесистом кулаке. Семен не испытывал усталости до самого утра; он был массивнее и тяжелее роме, зато и ноги у него были подлинней.

Он шел, размышляя о временах столь давних, что срок цивилизации Та-Кем казался в сравнении с ними холмом у подножия гор. Когда-то – десять, двадцать тысяч лет назад? – вместо пустыни тут простирались леса и степи, текли полноводные реки, журчали ручьи, и стада быков, слонов, жирафов и антилоп казались неисчислимыми. Благословенный край, одна из прародин человечества… Вдоволь воды и дичи, меда и фруктов, простор от моря до океана… Но вот, повинуясь космической силе, равнина стала пересыхать, потоки обмелели, зеленый покров сделался скудным, и люди двинулись на восток, к самой большой, последней реке, пренебрегавшей гневом пустыни, ибо тянулась она до тропиков и полнилась дождями. Тем, кто явился к ней первыми, повезло: повоевав друг с другом пару тысяч лет, они объединились, назвали себя роме, изобрели письменность, религию, светскую власть и начали сеять пшеницу и возводить пирамиды. Опоздавшим пришлось туго – место занято, и бывшие родичи не желают делиться и признавать родства. Земля опоздавшим досталась просторная, по-прежнему от океана до моря, но что за мерзкая земля! В лучшем случае, сухая степь, а в худшем – песок да раскаленные камни…

Что будет с ними, с опоздавшими? Что от них останется? Этого Семен не знал, ибо в курсе по истории искусств, да и в прочих подобных курсах о ливийцах ни сном, ни духом не поминалось. Роме выживут; хлынут на них ассирийцы и персы, потом уйдут, заявятся греки и римляне, покорят арабы, навяжут язык свой и новую религию, но народ не исчезнет, не растворится среди победителей, а лишь изменит свой облик, обычаи и имя. Темеху же преданы забвению… Судьба их Семену была неизвестна; всплывали лишь какие-то смутные воспоминания о Карфагене, сражавшемся с ливийцами и нанимавшем их в свои войска – лет этак через тысячу.

Взошло солнце, камень под ногами стал нагреваться, но впереди уже маячили утесы – руины древних гор, торчавших как скелет огромного поверженного дракона. Здесь нашлась тень, а в кольце скал – истоптанная плошадка с кустами, выщипанной под корень травой и лужицей жидкой грязи. Листья, кора и тонкие ветви на кустах были объедены козами, и всюду валялись кучки свежего помета.

– Они тут останавливались, – сказал Техенна, – и потому для наших животных корма не будет. Разгрузите ослов, ешьте и пейте, затем ложитесь в тень и спите. К вечеру наберется вода, – он кивнул на лужу, – и ослы напьются. Но травы для них не будет до самой Скалы Черепов.

День тянулся бесконечно. Ослы с унылым видом бродили вокруг лужицы, люди дремали, иногда просыпаясь и следуя за перемещавшейся тенью, а Семену приснился сон из прошлого, что было случаем редким – даже, можно сказать, невероятным. Привиделся первый его парашютный прыжок, только во сне он сверзился с небес с оружием, рюкзаком, но в древнеегипетском переднике, сандалиях и без парашюта. Потом автомат и рюкзак куда-то исчезли, и он очутился в знакомом академическом классе профессора Громова, который вел занятия по обнаженной натуре; профессор – сухонький, язвительный – подкатился к нему и подмигнул: «Ну-с, батенька мой, кого решили рисовать?» «Девушку, – ответил Семен, – но выбрать надо одну из двоих – Меруити или То-Мери. Посоветуйте, Петр Нилыч!» «Вам, молодым, все девушек подавай, – нахмурился профессор. – Еще и совета спрашивает, юный наглец! А не хотите запечатлеть ливийца? Очень полезно в плане анатомической подготовки!» Он кивнул на помост для натурщиков, где были разложены трупы с разбитыми головами и дротиками, торчавшими в ребрах. «Не хочу!» – выкрикнул Семен, схватил подставку с бумагой и ринулся из класса, но налетел на запертую дверь и вдруг заплакал. Странный то был плач: рыданий не слышно, и слезы из глаз не текут, а щеки мокрые.