Удержать престол - Денис Старый

роты. Михал сам служил в Быхове, пока не решил податься в Московию, чтобы поправить свое финансовое положение.

Процессия из ряженных гусар, подъехала к воротам Быховской крепости. Якобы слуг и обозников, оставили в стороне. Было бы слишком подозрительно подъезжать к крепостным воротам большим поездом. Это было ранее оговорено. Более того, того, с Заруцким было только три десятка воинов. Теперь только бы открыли ворота.

— Кто такие? — спросил часовой, только приоткрыв окошечко в массивных воротах.

— О, пан Ян! — воскликнул Кржицкий.

Предатель старался выглядеть разгульно, естественно, но голос дрожал, а колени выдавали дроби.

— Михал, ты? Плут, где мои пять талеров, что ты еще полгода назад проиграл? И что ты делаешь тут? Ты же в Московию подался, резать собак московитских, — пан Ян Замоцкий рассмеялся, посчитав, что очень удачно пошутил, Кржицкому так же пришлось улыбнуться.

— Ян, я принес тебе не пять, а семь талеров, пусти нас и вечером встретимся в «Жирной гусыни». Я угощаю! — говорил Кржицкий.

— Не могу… я до полуночи на страже. Ты же не слышал, наверное, но наш граф Иероним Ходкевич поддержал короля в рокоше, а Радзивиллы уже клянутся, что спалят самое сердце владений Ходкевичей. Даже панна София приехала примерить два рода, — Замоцкий был словоохотливым.

— Ты впусти нас, и поговорим, — еще более подрагивающим голосом говорил предатель.

Кржицкому за предательство были обещаны две сотни талеров, конь, оружие. Но, главное, что никто не будет знать о его предательстве. И Михалу, в принципе, было наплевать, что его собеседник, Ян, уже обречен. Всех, с кем говорил Кржицкий, будут убиты. Так считал Михал, а вот атаману Заруцкому было плевать на предателя, который обречен.

— Ну, прежде ты мне дай семь талеров, — стражник посерьёзнел. — После пройдешь сам, или кто-то… а кто твой командир?

— Пан Патоцкий! — позвал Кржицкий гарцующего рядом на своем великолепном коне, атамана Заруцкого.

— Ну, что? Пся крэв? Ты сказал, что меня тут встретят с честью! — Иван Мартынович отыгрывал роль гонорливого командира отряда, стараясь правильно выговаривать заученные польские слова.

Впрочем, на акцент в Речи Посполитой сейчас мало кто обращает внимание. Сложно быстро перейти на польский язык тем, кому мама пела колыбельную на русском. С принятием Люблинской унии, православная шляхта быстро исчезала, становясь более польской знатью, чем сами поляки. Исчезали фамилии Олельковичей, Кобринских, уже и Константин Острожский крестил сына в католичество. Так что русины только осваивали польский язык.

— Пан Патоцкий, Вы меня простите, но порядок такой установил граф Иероним Ходкевич и я не могу ослушаться. Нельзя впустить вас в крепость. Только по разрешению каштеляна… — сказал Ян и растерялся, даже чуть прищурившись.

Дело в том, что каштелян именно сейчас не захочет заниматься работой. Целую ночь смотритель замка гулял, с двумя девицами «трудился», а в его-то возрасте… это уже подвиг и очень трудоемкая работа. Анжей Бонавентура Врублевский будет спать, и горе тому, кто посмеет этот сон нарушить. Когда Ходкевич уезжал, Врублевский становился хозяином города.

— Пан Патоцкий… Вы простите меня… я десятник, а Вы человек знатный и уважаемый. Что может быть горем для меня, то для вас радость… — Ян Замоцкий пытался опутать горделивого шляхтича паутиной лести.

— Что ты хочешь? — нетерпеливо спросил Заруцкий.

Атаману все больше не нравилась ситуация. Взять крепость будет сложно, очень сложно. Пусть в его обозе есть веревки кошки и можно ночью попробовать взобраться на стены, но часовые в замке будут. И, если утром, такой порядок, то почему ночью он будет иным.

— Может, Вы сами подойдете к каштеляну и поговорите о своем отряде? — вкрадчиво спросил Замоцкий.

— Давай уже быстрее, я с дороги пора бы и горло смочить! — бурчал Заруцкий, уже приняв решение.

— Михал, отойди на двадцать шагов, за мост. Извини, приятель, такие правила, — сказал Замоцкий, после обратился к отыгрывающему командира гусаров, Заруцкому. — Пан, простите, не сочтите за урон чести, это все граф Иероним Ходкевич ввел правила. Положите свою саблю и достаньте кинжал… и пистоль. Прошу, все будет в целости.

Нехотя, причем уже не наигранно, ругаясь, Заруцкий сделал то, что от него просили. Сразу же массивная дверь в воротах открылась, и искрящийся лучезарной улыбкой десятник пригласил, как он считал командира элитного отряда, внутрь замка.

Удар! Тыльная сторона ладони, закованная в латную перчатку, ударила Замоцкого в кадык. Заруцкий лихо выдернул саблю десятника и встал в стойку.

— Бой! — во всю силу голоса закричал Заруцкий.

Три десятка конных, ряженных казаков, без двух человек, что устремились к основным силам отряда, рванули к воротам.

Заруцкий успел разгладить усы, упереть левую руку в бок и встать в стойку.

— Дзынь! — зазвучал смертельной мелодией металл, когда один из стражников обрушил на атамана удар сверху.

Иван Мартынович парировал выпад, чуть довернул кистью и в ответ атаковал с коротким замахом справа. Его соперник был не то, чтобы рубака, но удар ожидал, и стражник успел подставить свою саблю. Заруцкий делает резкий шаг вправо, хватая левой рукой клинок противника. Перчатка позволила проделать неожиданный ход.

— Вжух! — сабля атамана рассекла и воздух, и голову противника.

В казачьего предводителя направили пистоль. И это было бы концом его героической обороны прохода в крепость, если не продолжавший кашлять рядом стоявший Ян Замоцкий. Атаман прикрылся за телом десятника. Стражник выстрелил и моментально закончил жизненный путь своего десятника.

Заруцкому пришлось вступить в еще одно противостояние уже с двумя наседающими противниками, когда прогремели два выстрела. Это подоспела подмога. В дверь в воротах протискивались казаки, оттесняя своего атамана в сторону. И Иван Мартынович не противился этому. Свой подвиг он уже совершил.

Через пять минут в открытые ворота уже влетали ряженные в гусаров казаки, получая залп, от успевших выстроится мушкетеров. Семь человек потерял Заруцкий от этих выстрелов, семь лучших рубак и сподвижников. Но и мушкетеры были сметены.

Максимально вооружившись, прихватив два пистоля, Заруцкий одним из первых ворвался в жилые помещения замка. Он сходу разрядил один пистоль, упокоив кого-то, судя по одежде, знатного. Потом немало потрудился над тем, чтобы обьезвредить изрядного мастера сабельного боя. Атамана трижды спасло то, что он был обряжен в гусарскую кирасу, иначе на этом и закончился бы героический путь Ивана Мартыновича.

— Живым! — прокричал атаман, когда рядом с ним встали еще двое ближних казаков, личных охранников атамана.

Даже втроем было крайне сложно одолеть