Золотая лихорадка. Урал. 19 век - Ник Тарасов

Я стоял и ждал. Это был самый важный момент в моей новой жизни. Я поставил на кон всё. И я ждал, поддержат ли они мою ставку.

Первым шагнул вперёд Егор. Рыжий, рослый, он вышел из толпы и встал рядом со мной.

— Я беглый, — сказал он громко, чтобы слышали все. — Никто не знает, что я от барина ушёл. И если меня поймают — мне всё одно кнут и каторга. А здесь я человеком себя почувствовал. Так что я лучше здесь помру, в бою, чем под палкой у приказчика. Я остаюсь.

Следом за ним вышел Михей. Он просто встал рядом с Егором и молча кивнул.

Потом шагнул Петруха, опираясь на свою палку.

— Ты мне ногу спас, Петрович. А мог бы дать сгнить. Я за тебя кому хошь глотку перегрызу.

И они пошли. Один за другим. Семён, Тимоха, остальные артельщики. Они подходили и становились за моей спиной. Неровным, молчаливым, но монолитным строем. Это было голосование. Ногами, сердцами, жизнями.

Когда последний мужик встал в строй, я повернулся к ним. За моей спиной стояла моя армия. Моя семья.

— Что ж, — сказал я тихо, и в горле стоял ком. — Раз так. Готовьтесь к войне.

Три дня. Всего три дня, чтобы превратить наш лагерь в неприступную крепость. И мы использовали каждую минуту.

— Игнат! — я подозвал его. — Забудь всё, чему учили в царской армии. Забудь про открытый бой и манёвры. Мы — не армия. Мы — партизаны. Наша сила — в лесе, в ловушках, в хитрости.

Мы разделили всех на три группы.

Первая, под руководством Игната и его волков, превращала лес вокруг лагеря в смертельный лабиринт. Они не просто восстановили старые ловушки. Они создали новую, эшелонированную систему обороны. Дальние подступы были усеяны «волчьими ямами» — глубокими, узкими колодцами с заострёнными кольями на дне, тщательно замаскированными дёрном и листвой. Ближе к лагерю, в густом подлеске, они установили десятки самострелов. Не примитивные луки, а мощные арбалеты, сделанные из крепких стволов молодой рябины, со стальными тетивами из тросов, которые я догадался купить в городе. Спусковой механизм был прост до гениальности — тонкая бечева, натянутая поперёк тропы. Зацепил ногой — и в грудь тебе летит тяжёлая, окованная железом стрела.

На деревьях, нависающих над тропами, они подвесили «качели» — огромные брёвна, утыканные острыми сучьями. Один удар топора по удерживающей верёвке — и эта махина сносила всё на своём пути.

Вторая группа, под моим личным командованием, занималась укреплением самого лагеря. Мы обнесли его высоким, в два человеческих роста, частоколом из заострённых брёвен. Это была адская работа. Валить деревья, тащить их, вкапывать, скреплять. Но мужики работали с яростным остервенением. Они строили не просто забор. Они строили стену своего нового мира.

По углам частокола мы возвели две сторожевые вышки. С них простреливались все подступы к лагерю. В самом частоколе мы оставили только одни, узкие ворота, которые можно было запереть на массивный засов. Но главный секрет был не в этом. По моему приказу, в стене были проделаны десятки узких, незаметных снаружи бойниц. Не только на уровне груди, но и у самой земли.

— Они пойдут в атаку, пригибаясь, — объяснял я Игнату. — Будут ползти. И получат пулю в упор оттуда, откуда не ждут.

Третьей группой командовал Елизар. Он и его люди, используя его знания тайги как свои пять пальцев, занимались логистикой и разведкой. Они проложили запасной, тайный путь отхода к старообрядческому скиту. Они создали несколько схронов с продовольствием и боеприпасами в лесу, на случай если нам придётся оставить лагерь. И они, как призраки, патрулировали дальние подступы, докладывая о малейшем подозрительном движении.

Работа кипела днём и ночью. Свет факелов и костров превращал нашу поляну в огненный остров посреди чёрного океана тайги. Мы почти не спали, ели на ходу. Усталость была нечеловеческая, но её перекрывал адреналин. Осознание того, что мы готовимся к битве за собственную жизнь, удесятеряло силы.

На третий день я собрал всех, кто не был занят на строительстве.

— Рябов будет бить не только силой. Он будет бить огнём. Он попытается нас сжечь.

Мы вырубили все кусты и деревья в радиусе пятидесяти шагов от частокола, создав «мёртвую зону». Мы выкопали вокруг лагеря глубокую канаву и заполнили её водой. Мы поставили у каждой постройки бочки с водой и развесили на стенах мокрые рогожи. Мы готовились к аду.

Я сам почти не спал. Я ходил от одного участка к другому, проверял, советовал, подгонял. Я рисовал чертежи, рассчитывал углы обстрела, проверял натяжение тетив на самострелах. Мой мозг работал как суперкомпьютер, перебирая сотни вариантов возможной атаки и ища для каждого контрмеры.

И всё это время я ждал. Ждал гонца от Рябова. Он должен был приехать на третий день. Но он не приехал. Ни на третий. Ни на четвёртый.

Это молчание было страшнее любой угрозы.

— Он играет с нами, — сказал Игнат вечером четвёртого дня, когда мы сидели в моей конторе над картой обороны. — Хочет, чтобы мы вымотались. Потеряли бдительность. А потом ударит.

— Значит, мы дадим ему то, чего он хочет, — ответил я.

На утро пятого дня я отдал приказ, который поверг всех в шок.

— Отбой. Все работы прекратить. Сегодня — баня и отдых.

Мужики смотрели на меня, как на сумасшедшего.

— Командир, ты чего? — не выдержал Егор. — Война на носу, а ты — баня?

— Именно. Мы сделали всё, что могли. Теперь нужно восстановить силы. Уставший солдат — плохой солдат. Игнат, выставить усиленные дозоры. Остальным — мыться, стираться, спать.

Это было рискованно. Но я знал, что загнанная лошадь далеко не ускачет. Мои люди были на пределе. Ещё один день такой работы — и они бы просто свалились.

Баня, которую мы наскоро срубили ещё неделю назад, дымила весь день. Мужики, отмытые, распаренные, одетые во всё чистое, ели горячее варево и заваливались спать. Напряжение спало. Лагерь погрузился в тишину.

Атака началась на рассвете шестого дня.

Меня разбудил не крик дозорного. Меня разбудил странный, нарастающий треск. Я выскочил из конторы и замер.

Лес вокруг нас горел.

С трёх сторон, полукольцом, к нашему лагерю подбиралась стена огня. Ветер, как назло, дул в нашу сторону, неся на частокол тучи едкого дыма и снопы искр.

— Тревога! — заорал я, и мой голос потонул