Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Южная Америка звучит экзотично и вкусно: все эти пеоны, гаучо… но сейчас там началась Эпоха Революций, плавно перетекающая в Эпоху Переворотов и гражданских войн. А не будучи испанцем по крови и языку, не имея родственных связей, не понимая местного менталитета, он, почти наверняка, сходу, или чуть погодя, влетит в неприятности…

… и это не считая малярии, тропических болезней, и, неизбежно, низкого уровня инфраструктуры, да и, пожалуй, культуры.

' — Собственно, США не самый плохой вариант, — он попытался мыслить позитивно, — страна возможностей, и даже если самому не лезть, а как инвестор, а? Просто — читать газеты, и пытаться вспомнить, а будут ли эти компании процветать через полтораста лет? Ну и так… записывать для себя, что вспомнилось!'

— Лет через двадцать, я, пожалуй, имею все шансы войти в сотню богатейших людей Америки… ну, пусть в тысячу! А после, если не лезть в авантюры, то и повыше, — пробормотал он вслух, постукивая карандашом по столу, но…

… настроение почему-то не стало лучше.

Быть может, потому, что приходится бежать, снова… а быть может, потому, что переезд в США, какие бы перспективы это ни сулит, по сути, выбор без выбора!

Не переезд в страну мечты, а, мать её, эвакуация…

… без вариантов!

* * *

— Ах ты ж сукин сын, — водя по строчкам «Колокола» подрагивающим пальцем, бормотал Борис Константинович, за минувшие месяцы изрядно поседевший и полысевший, — Иуда! Господина своего предать… в аду тебе гореть, твари, в аду! Да что тебе, сукиному сыну, не хватало…

Отбросив от себя подаренный приятелем журнал, он тяжело задышал, сжимая и разжимая кулаки, не замечая, как ногти впиваются в полные, нежные ладони, давно уже забывшие и рукоять шпаги, и поводья.

— Шестнадцать лет рабства, ну надо же… — ядовито процедил он, оттопырив нижнюю губу, — Дневники он, Иудушка, пишет! Да ты, сукин сын, подошёл бы ко мне, в ножки пал, да стишата свои, да мазюкалки показал… Нешто бы в положение не вошёл? Как сыр бы в масле… тварь неблагодарная!

— А теперь… — Борис Константинович скрипнул зубами, понимая, что дневник и «Иные документы», обещанные господином Герценом в следующих номерах, поставят крест не то что на его карьере, а и на жизни!

— Сукин сын… — и чиновник грязно выругался, вспоминая ненавистного беглого раба, — мало ему, скотине, денег и драгоценностей моих, так он, Иуда, ещё и документы…

— А там такие люди! — сдавленно выкрикнул он и закусил сжатый кулак — до крови, до боли, полагая эту, физическую боль, много меньше душевной.

В голове портретной галереей пронеслись те самые люди…

… да с пометками, как в документах — кто, сколько, на чём, как…

— Не простят, — всхлипнул он, — не простят! В лучшем случае как липку обдерут, да выкинут без пенсии и орденов! И дети…

Он бы, по крайней мере, не простил! До седьмого колена! Чтоб неповадно было, чтоб острастка для других…

— Надо… — он привстал с кресла, подстёгиваемый жаждой деятельности, но тут же рухнул назад, не вполне понимая, а что же надо делать в первую очередь⁈

— Бо-оже… — протянул он, озарённый пониманием, — а случайно ли мне Мефодий Ильич журнал принёс? Оказия… Ах ты ж сукин сын… распросукин сукин сын! Чтоб тебе, Ироду…

Мысли его заметались судорожно, перескакивая в одно мгновение от ухода в монастырь до убийства Мефодия Ильича и других… фигурантов.

— Документы, — наконец разродился он, — и себе, и Лёвушке, и старшеньким, и… бежать! Документы, деньги… всё, всё перевести!

— Поместье… — охнул он, оседая, — это ж… вполцены продавать, ежели спешно!

О том, что поместье досталось ему в результате махинаций, Борис Константинович уже и не помнит, вернее, не хочет помнить. Это теперь его, кровное…

— Ах ты ж… — он снова вспомнил беглого раба, самое своё, пожалуй, неудачное приобретение! — зря я тогда бумаги на него правил, ох зря…

— Так-так-так! — подскочив с кресла, он схватил было колокольчик, вызывая слугу, но, передумав, резко опустил его обратно на стол, зажав бронзовый язычок.

— Все они одним миром, — пробормотал Борис Константинович, поджимая губы и мучительно думая, что никому, решительно никому доверять нельзя. Слуги, подумать только, слуги против хозяина восстают! Что это, если не последние дни⁈

— Сначала… — он задумался было, но, поморщившись, достал из ящика бюро фляжку с коньяком и пригубил, а потом, чуть помедлив, выпил, высосал её до самого донышка, стряхнув последние капли на язык.

— Сначала… — повторил он, тяжело дыша, — несколько визитов нужно сделать! Та-ак…

Он задумался, морща лоб и пытаясь понять, к кому первому нужно бежать в такой ситуации, и что вообще…

— Документы, — наконец постановил он, — остальное — потом! Всё потом!

— Ах ты ж… — скривился он, вспоминая ненавистного раба, из-за которого ему придётся уезжать, бежать из России, теряя, в лучшем (!) случае половину состояния, да не куда-нибудь в Европу, а чёрт-те куда, и пожалуй, чёрт бы её побрал, в Америку…

… без вариантов!

[i] В РИ «Колокол» Герцена вышел в 1856 г.

[ii] Салон де Те — чайная с широким ассортиментом чаёв, иногда с десертами.

[iii] Кенота́ф(др.-греч. κενοτάφιον, от κενός — пустой и τάφος — могила), также ценота́ф — памятник, аналогичный надгробному, но находящийся там, где не содержатся останки покойного, своего рода символическая могила.

Глава 11

ПТСР

Не обращая внимания на нервничающую официантку, Ванька, отодвинув от себя посуду, задумался, отбивая пальцами барабанную дробь по полированной столешнице.

' — Париж, да и Францию вообще, стоит покинуть как можно быстрее, — решил он, — но…'

Этих самых «Но» выходит достаточно много, и прежде всего это документы и финансы, остальное, пожалуй, можно отбросить, как несущественное. Даже…

… он сглотнул, решительно, хотя и очень болезненно отсекая отношения, выбрасывая кровоточащие чувства прочь, без какой-либо попытки объясниться, понять. Да впрочем, чего там, чёрт дери, непонятного⁈

' — Рекомендательные письма, пожалуй, не стоит брать, — постановил парень, не без труда вернувшись к основной проблеме, — да и… с архитектурой и строительством, пожалуй…'

Здесь он замялся, расстроившись, и непроизвольно одарив посетителя, вошедшего в Салон де Те, таким тяжёлым взглядом, что тот, сглотнув, передумал, и, очень вежливо приподняв шляпу, ретировался прочь на подгибающихся