Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов

— Вот… — опасливо глянув в сторону подъезда, Лёвка продемонстрировал вытащенную из тайника начатую пачку дешёвых папирос, — если вдруг уши опухнут…

— Да? Спасибо, что напомнил… — вытащив из кармана свои, я положил их туда же, а то ещё не хватало — в баню с ними тащится! Не сомневаюсь, что родители знают, но — правила игры…

Залив воду в рукомойник и поставив ведро на место, кузен небрежно пнул ногой дверь сарая, прикрывая его, и, засунув руки в карманы, приглашающе показал подбородком в сторону подъезда. Там нас почти сразу взяла в кольцо организованная группа малышни, и, угрожающе ковыряя в носах и пуская слюни, начали задавать вопросы, соответствующие возрасту и интеллекту.

— А ты сильный? — трогая меня за штанину замурзанной ладошкой, интересуется малявка лет четырёх с грязным бантиком в светлых волосах, и тут же, без перехода…

— … а у меня папа сильный! Он знаешь, какой сильный?! Он тебя может выше дома забросить!

— А мой папка… — перебил её мальчишка чуть старше, в забавных шортах с лямкой через плечо, и начался галдёж, от которого у меня заныли зубы.

— Вы Фаины родственники? — дребезжащим голосом поинтересовалась подкравшаяся бабка, опирающаяся на клюку и одетая во что-то очень выцветшее, ветхое и настолько дореволюционное, что мне на ум попросилось слово «салоп». Судя по возрасту и общей ветхости, она вполне может оказаться ровесницей Русско-турецкой[33]…

— Да, баба Клава, — ответил за меня Лев с нотками обречённости в голосе, — мамина двоюродная сестра с мужем и сыном.

— Ага… — пожевав челюстью, бабка придвинулась поближе, а от скамейки, шаркая калошами по пыли и стуча палками по земле (натурально палками, даже не костылями!), уже надвигалось подкрепление.

— Ждёте? — надвигающийся зомбиапокалипсис прервал голос дяди Бори, — Ну, молодцы!

— Родня Фа́ина! — повернувшись к бабкам, тут же поведал он, в несколько ёмких предложений вывалив, кто мы и откуда.

— Ну что, пошли? — уже повернувшись к нам, сказал он, пока бабки зависли, переваривая полученную информацию.

… и мы пошли, стремительно и неотвратимо удаляясь от сопливых малышей и старух!

Взрослые, вручив нам свёртки с чистой одеждой, ушли чуть вперёд, разговаривая о чём-то своём. Они, хотя и не были знакомы раньше, удивительно быстро нашли общий язык, и судя по всему, общее у них не только еврейство и запутанные родственные связи через жён, но и отчасти — судьбы.

Я слышу только обрывки фраз и отдельные слова, да ещё и Лёва с энтузиазмом грузит мне уши, отвлекая, но аббревиатуры вроде ИТЛ[34] в России, независимо от времени, известны, наверное, каждому. А складывая долетающие до меня географические названия, фамилии начальников и прочее, непроизвольно осевшее в моей памяти после общения с дядей Витей, я могу пусть грубо, приблизительно, но делать какие-то выводы о вехах в их биографиях.

— … а я ему такой — н-на! — глушит интересное Лёвка, — и этот поц — в пыли, а я такой…

Незаметно закатываю глаза, но не затыкаю фонтан его красноречия, и, чтобы не раздражаться, чуть замедляю шаги, чтобы взрослые прошли чуть дальше. А то сколько можно — пытаться слушать две радиостанции разом!

Перестав слышать отца с… хм, дядей Борухом, и вполуха слушая кузена, я начал с любопытством глазеть по сторонам, и признаться, выглядит всё это вполне живописно!

Двухэтажные деревянные дома в окружении деревьев и кустарника, с аккуратными дорожками, палисадниками и сараями, возле которых иногда виднеются козы. Лениво брешущие собаки, провожающие нас пару десятков шагов, до невидимой нам границы, и возвращающиеся назад с чувством исполненного долга. Всё это так и напрашивается на полотно…

Но жить вот здесь и вот так, с колонками и туалетами на улицах, с дровяными печами, с раскисающими после дождя грунтовыми дорогами, не хочу. Я, чёрт побери, не путаю туризм с иммиграцией…

Дворец Спорта ближе к центру города, так что мы фактически вернулись немного назад, и где-то там, на горизонте, показались хрущовки. Пройдя по аллее с куцыми молодыми тополями, вперемешку с гипсовыми статуями спортсменов, бюстиками вождей и стендами с местными ударниками и передовиками, мы оказались у цели.

— Вот здесь я и работаю, — не без гордости показал дядя Боря на бетонное здание, с неизменной и неизбежной в Союзе колоннадой. Выкрашенное в жёлтый цыплячий цвет, оно совершенно типичное и обыденное, таких на постсоветским пространстве десятки тысяч.

— А кем? — запоздало поинтересовался, оторвавшись от созерцания.

— Завхоз, — ответил дядя Боря, легко забегая на крыльцо и открывая массивную дверь, способную, наверное, выдержать атакующего носорога.

«— Ну а кем же ещё? — едко прокомментировал внутренний голос в голове, — А где ви видели еврея с лопатой!?»

Поймав себя на нотке антисемитизма, я смутился было, потом вспомнил, что я теперь еврей…

… и окончательно запутался в мыслях и собственном отношении к происходящему.

Спустившись на высокий цокольный этаж, мы прошли по бетонному коридору с десяток метров.

— Вот и моя каморка, — дядя Боря широким жестом открыл перед нами неказистую дверь, обитую оцинкованной жестью.

Первым попался на глаза большой, заслуженный письменный стол, этакий ветеран среди столов, с достоинством выдерживающий бремя папок, бумаг, скоросшивателя и массивной чернильницы. Он показался мне заслуженным пенсионером среди столов, этаким ветераном-орденоносцем, способным производить впечатление и дремать в президиуме.

В правом углу верстак и то, что можно назвать прототипом гаража мастеровитого мужика. Но большую часть большого помещения занимают деревянные, явно самодельные стеллажи, со стоящими на них банками, ящиками и ящичками, разложенными по порядку инструментами и малярными кистями.

— Я сейчас вас в душ провожу, чтоб вопросов лишних не было, — сообщил он, — а сам пройду — гляну, что там. Подтекает, зараза! В том году объект приняли, а уже…

Он загремел инструментами, и пожаловался, не оборачиваясь:

— Никаких фондов, но крутись, как хочешь! А мне эти макли… — повернувшись на секунду, он рубанул себя по горлу и снова отвернулся, ища нужное.

— Я свое… так, всё…

— Я два раза уже отсидел, — продолжил дядя Боря, подхватив деревянный ящик для инструментов и выходя в коридор, — Первый раз после присоединения Западной Украины, как буржуазный элемент по папеньке, имеющий неправильных родственников с обеих сторон, а второй уже после войны — за невосторженный образ мыслей, ну и до кучи — как сионист. Садиться в третий раз — ну никакого желания!

— А они — макли… — уже совсем тихо добавил он, поднимаясь вверх по лестнице. Дальше шли в молчании до самой душевой. Все думали о разном, а лично я просто вертел головой, впитывая глазами образчик советского провинциального дизайна.

Фрески в стиле