Стивен Кинг - 11/22/63

А. Чарлз Диккенс

Б. Генри Джеймс

В. Энн Брэдетрит

Г. Натаниэль Готорн

Д. Никто из перечисленных

Закончив наслаждаться этим замечательным тестом, я выбрал ответы (иногда восклицая: «Да вы надо мной смеетесь!») и отослал тест в Энид, штат Оклахома. Оттуда пришла открытка с поздравлениями: экзамен я сдал. После того как я заплатил еще пятьдесят долларов – «административный сбор», – мне сообщили, что диплом выслан на мой адрес. Так они написали, и да – свершилось. Выглядел диплом гораздо лучше вопросника. Особенно впечатляла золотая печать. Когда я представил диплом администратору школьного совета округа Сарасота, этот достойный человек принял его без единого вопроса и включил меня в список замещающих учителей.

В результате в учебный год, начавшийся осенью пятьдесят девятого и закончившийся летом шестидесятого, я преподавал один-два дня в неделю. И как же мне это нравилось! Ученики были прекрасны – юноши с короткими стрижками, девушки с конскими хвостами и в юбках с пуделем до середины голени, – хотя я отдавал себе отчет, что в классах вижу исключительно лица разных оттенков ванили. Работа замещающим учителем позволила мне вновь открыть для себя важную личностную особенность: мне нравилось писать, и я обнаружил, что получается у меня достойно, но любил я учить. Меня это вдохновляло, пусть и не могу объяснить, как именно. Или не хочу. Объяснения – это такая дешевая поэзия.

Мой лучший день в карьере замещающего учителя в Западной сарасотской школе настал, когда я пересказал ученикам класса по американской литературе сюжет романа «Над пропастью во ржи» (в школьной библиотеке книга находилась под запретом, и ее бы незамедлительно конфисковали, принеси ученик роман в эти святые чертоги), а потом предложил поговорить о главной претензии Холдена Колфилда: школа, взрослые, американский образ жизни – все липа. Детки раскачивались медленно, но к тому времени как прозвенел звонок, пытались говорить все сразу, а некоторые едва не опоздали на следующий урок: очень уж им хотелось высказаться о том, что не так в окружающем их обществе и жизни, которую планировали для них родители. Глаза сверкали, лица раскраснелись от волнения. И я не сомневался, что в местных книжных магазинах возникнет спрос на некую книгу в темно-красной обложке. Последним ушел мускулистый парень в свитере футбольной команды. Он напоминал мне Лося Мейсона из комиксов «Арчи».

– Как бы мне хотелось, чтобы вы все время здесь работали, мистер Амберсон, – сказал он с мягким южным выговором. – Вы мне нравитесь больше других.

Я не просто понравился ему как учитель. Я понравился ему больше других. Очень приятно слышать такое от семнадцатилетнего парня, который выглядел так, словно впервые проснулся за все свои ученические годы.

В том же месяце, только чуть позже, меня пригласил в свой кабинет директор, угостил несколькими доброжелательными фразами и кока-колой, а потом спросил: «Сынок, ты ведешь подрывную деятельность?» Я заверил его, что нет. Сказал, что голосовал за Айка. Мои ответы вроде бы его успокоили, но он предложил мне в будущем придерживаться «рекомендованного списка литературы». Меняются прически, и длина юбок, и сленг, но директора старшей школы? Никогда.

Однажды на лекции в колледже (случилось это в Университете Мэна, в настоящем колледже, где я получил настоящий диплом бакалавра) профессор психологии высказал мнение, что люди действительно обладают шестым чувством. Он называл его интуитивным мышлением и говорил, что чувство это наиболее развито у мистиков и преступников. К мистикам я себя не относил, но понимал, что я беглец из собственного времени и убийца (я, разумеется, мог считать убийство Фрэнка Даннинга оправданным, но полиция определенно со мной бы не согласилась). И если это не превращало меня в преступника, тогда уже ничто не смогло бы превратить.

«Мой вам совет: если вы оказались в ситуации, когда вам может угрожать опасность, – сказал профессор в тот день 1995 года, – положитесь на интуицию».

Я решил так и поступить в июле 1960-го. Все больше тревожился из-за Эдуардо Гутиерреса. Мелкая сошка, конечно, но не следовало забывать про его связи с мафией... и холодный блеск глаз, когда он выплачивал мне выигрыш по кентуккийской ставке, неоправданно высокой, теперь я это уже понимал. Почему я так поступил, хотя денег мне вполне хватало? Не от жадности, скорее, ради тех приятных ощущений, которые, наверное, испытывает хороший бэттер, когда перед ним зависает крученый мяч. В некоторых случаях ты просто не можешь не отправить его мощным ударом за пределы стадиона. Вот я и врезал по этому мячу, как любил говорить в радиорепортажах Лео Дюрошер по прозвищу Дерзкий, а теперь сожалел об этом.

Я сознательно проиграл две последние ставки, сделанные у Гутиерреса, изо всех сил пытаясь показать собственную дурость, доказывая, что мне случайно повезло, а вообще я могу только проигрывать, но интуитивное мышление говорило, что проделал я это не очень убедительно. Моему интуитивному мышлению не понравилось, когда Гутиеррес начал приветствовать меня: «Посмотрите! Вот идет мой янки из Янкиленда». Не просто «янки», а «мой янки».

Допустим, он попросил одного из игроков в покер проследить за мной до Сансет-Пойнт от Тампы. Может ли Гутиеррес убедить других игроков или парочку громил, которым он ссудил деньги (а процент он брал немалый), чтобы они рассчитались с ним, проехавшись в Сансет-Пойнт и вернув ему то, что осталось от десяти тысяч? Мой здравый смысл утверждал, что это чушь и такой сюжет годится только для детективных телесериалов вроде «Сансет-Стрип, 77», но интуитивное мышление придерживалось иного мнения. Интуитивное мышление говорило, что этот маленький человечек с редеющими волосами может дать добро на вторжение в дом да еще велит избить меня до полусмерти, если я буду возражать. Я не хотел, чтобы меня избили, и не хотел, чтобы меня ограбили. Меньше всего мне хотелось, чтобы в руки связанного с мафией букмекера попали мои записи. Не нравилось мне и то, что приходилось убегать поджав хвост, но, черт побери, рано или поздно моя миссия все равно привела бы меня в Техас, так почему не отправиться туда раньше? Опять же, береженого Бог бережет. И это я впитал с молоком матери.

В результате, после одной практически бессонной июльской ночи, когда радар интуитивного мышления сигналил очень уж тревожно, я собрал свои вещи (ящик с мемуарами и деньгами спрятал под запаской), оставил записку и последний чек с арендной платой для владельца домика и покатил на север по автостраде 19. Первую ночь провел в унылой гостинице для автомобилистов в Дефуньяк-Спрингс. В сетках от насекомых хватало дыр, и пока я не погасил свет (лампочку без абажура, свисавшую с потолка на шнуре), меня осаждали комары размером с истребитель.

Однако спал я как младенец. Никаких кошмаров, и встроенный радар интуитивного мышления помалкивал. Этого вполне хватило для крепкого сна.

Первое августа я провел в Галфпорте, штат Луизиана, хотя в первом отеле, где я хотел остановиться, на окраине города, мне дали от ворот поворот. Портье в «Красной крыше» объяснил, что их отель только для негров, и направил меня в «Гостеприимство Юга», по его словам, лучший отель в Гафф-поуте. Может, и так, но я бы предпочел «Красную крышу». В соседнем с отелем баре-барбекю кто-то потрясающе играл слайдом[86].

Новый Орлеан не находился на прямой, соединяющей Тампу и Большой Д, но с молчащим радаром интуиции меня охватили туристические настроения... хотя посетить я хотел не Французский квартал, не улицу Бьенвиль и не Вью-Карре.

Я купил у уличного торговца карту и нашел дорогу к единственной городской достопримечательности, которая меня интересовала. Припарковался и после пятиминутной прогулки вышел к дому 4905 по Мэгезин-стрит, где Ли с Мариной и их дочь Джун будут жить весной и летом того года, который станет последним для Джона Кеннеди. Дом определенно требовал ремонта, но еще не превратился в развалюху. Железная изгородь высотой по пояс окружала заросший травой двор. Краска первого этажа, когда-то белая, облезла и цветом напоминала мочу. Доски обшивки верхнего этажа покрасить не удосужились, и они посерели от времени и непогоды. Разбитое окно закрывал кусок картона с надписью «СДАЕТСЯ. ЗВОНИТЬ MU3-4192». Ржавая сетка отгораживала крыльцо, на котором в сентябре тысяча девятьсот шестьдесят третьего года после наступления темноты Ли Освальд будет сидеть в нижнем белье, шепча: «Пах! Пах! Пах!» – и стрелять в прохожих из незаряженной винтовки, самой знаменитой в истории Америки.

Я думал об. этом, когда кто-то похлопал меня по плечу, и чуть не вскрикнул. Но наверняка подпрыгнул, потому что молодой чернокожий мужчина уважительно отступил на шаг и поднял пустые руки, показывая,, что угрозы от него не исходит.