Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

40-летний бармен, с густыми усами, который принёс новый кофейник:

— Фрау Шварц, генерал, ещё кофе?

Она кивнула:

— Спасибо, Ганс. Кофе прекрасен.

Разговор возобновился, Мария сменила тактику, её голос стал мягче, словно она вспоминала прошлое, чтобы вернуть доверие:

— Эрих, помнишь приём у Круппа полгода назад? Ты рассказывал о своих учителях, о старой Пруссии, о чести и долге. Тогда ты говорил, что долг — это не только приказы, но и совесть. Берлин так изменился с тех пор. Неужели все в армии верят, что этот новый путь… единственный?

Манштейн откинулся на спинку стула, его пальцы постукивали по столу, а голос был задумчивым, но осторожным:

— Пруссия научила меня дисциплине, Хельга. Она в моем сердце навечно. Но рейх задаёт новый ритм, и мы следуем ему.

— Может, ты прав, Эрих. Но я вижу, как ты думаешь о Германии. Расскажи лучше о своих манёврах. Я слышала, ты готовишь что-то грандиозное.

Манштейн внутренне напрягся:

— Манёвры — это подготовка, Хельга. Германия должна быть готова. Но детали… об этом пока не могу рассказать.

Мария решила, что она сегодня чересчур настойчива, и надо сбавить обороты, она сказала:

— Эрих, в кафе уютно, но снег за окном так манит. Прогуляемся? Берлин в январе — это ведь чудо, правда?

Майнштейн кивнул:

— Хельга, ты права. Надо пройтись.

Они вышли из кафе, и холодный воздух ударил в лицо, заставляя Марию плотнее запахнуть шерстяное пальто. Она взяла Манштейна под руку, создавая видимость светской прогулки, её голос был мягким:

— Эрих, этот снег… он как из детства. Помнишь свои снежные крепости? Каким ты был мальчишкой?

Майнштейн вдохнул воздух, его взгляд скользнул по заснеженной улице, голос стал тише, с лёгкой ностальгией:

— Мальчишкой? Бегал по полям, когда был у деда в имении, строил крепости, воображал себя Фридрихом Великим. Пруссия была… другой. Тишина, леса, порядок.

Мария сказала:

— А я помню реку. Зимой она замерзала и была как плоское зеркало. Мы с подружками катались на льду до темноты, пока матери не звали нас домой. Иногда я скучаю по той простоте, что была в детстве. А ты, Эрих? Скучаешь по тому времени?

Манштейн задумался, он остановился, его пальцы сжали трость:

— То время… Оно навсегда в сердце, Хельга. Но мир меняется. Берлин в то время был другим, Германия тоже. Но мы должны идти вперед.

Их прервала пожилая женщина, лет 70, в тёмном пальто и шляпке, украшенной потрёпанной брошью. Её голос был хрипловатым и добродушным:

— Простите, фрау, герр, не подскажете, где тут Фридрихштрассе? Я совсем заблудилась.

Мария улыбнулась:

— Прямо по Унтер-ден-Линден, фрау, потом направо. Будьте осторожны, там скользко.

Женщина кивнула:

— Спасибо, милая. А вы… хорошая пара. Берегите друг друга, Берлин нынче неспокойный.

Манштейн ответил:

— Спасибо, фрау. Мы просто гуляем.

Они тоже свернули на Фридрихштрассе, где огни магазинов тонули в начинающейся метели.

— Эрих, она права. Берлин неспокойный. Но с тобой я чувствую себя… защищённой.

Манштейн коротко засмеялся:

— Защищённой? Хельга, ты умеешь говорить комплименты.

Мария улыбнулась:

— Нам надо почаще встречаться и гулять. Кофе, снег, неспешная прогулка. Такие дни всегда запоминаются.

Глава 3

Москва, Кремль, 15 января 1936 года, вечер

Москва в середине января 1936 года была закована в мороз, температура опустилась до −10°C, и снег, падающий крупными хлопьями, покрывал Красную площадь и кремлёвские стены белым покрывалом. Башни Кремля, увенчанные рубиновыми звёздами, едва виднелись в метели, а их контуры растворялись в сером сумраке.

Кабинет Сергея в Кремле, был тёплым убежищем от зимней стужи. Тяжёлые красные шторы закрывали окна, отрезая комнату от метели, а свет лампы с зелёным абажуром падал на массивный стол, заваленный папками, картами и телеграммами. Запах табака, смешанный с ароматом кофе, наполнял воздух, а потрескивание дров в камине создавало обманчивую уютность. Сергей курил трубку, его пальцы сжимали её чуть сильнее, чем нужно, выдавая внутреннее напряжение. Он уже давно хотел заменить Ворошилова на посту наркома обороны и сегодня этот день пришел.

Напротив, него стоял Борис Михайлович Шапошников, начальник Генерального штаба РККА. Его худощавое лицо с глубокими морщинами и внимательными глазами было спокойным, но пальцы, сжимавшие папку с отчётами, выдавали лёгкую нервозность. Его тёмный мундир с золотыми пуговицами сидел на нем безупречно. Рядом, у карты Европы и Дальнего Востока, стоял Климент Ефремович Ворошилов, бывший нарком обороны, чьё массивное лицо с густыми бровями выражало сдержанную обиду. Его красный мундир с маршальскими звёздами выглядел торжественно, но его поза — чуть сгорбленная — выдавала уязвлённое самолюбие. В углу кабинета сидели Семён Константинович Тимошенко, командующий Киевским военным округом, и Семён Михайлович Будённый, с пышными усами и громким голосом. Адъютант, капитан Иван Петров, с короткими светлыми волосами, записывал каждое слово, его карандаш тихо скрипел по бумаге. Атмосфера была тяжёлой: каждый знал, что смена наркома — не просто кадровое решение, а сигнал, который может изменить судьбу каждого.

Сергей затянулся трубкой, выпустил облако дыма и заговорил:

— Товарищи, сегодня мы принимаем решение, которое определит судьбу Советского Союза. Климент Ефремович, вы много лет служили наркомом обороны, укрепляли Красную Армию. Партия и страна благодарны вам. Но время требует новых подходов. С сегодняшнего дня наркомом обороны назначается товарищ Шапошников. Борис Михайлович, вы понимаете ответственность?

Шапошников заговорил. Его голос был спокойным, но с лёгкой дрожью:

— Товарищ Сталин, я осознаю доверие партии. Наркомат обороны готов работать день и ночь, чтобы укрепить оборону страны. Но… позвольте уточнить, какие задачи вы ставите?

Сергей встал, подошёл к карте, указал на Германию:

— Борис Михайлович, мир на пороге войны. Гитлер в Германии не остановится на рейнской зоне. Его танки, самолёты, вся его армия готовится к удару. Мы должны быть готовы к войне в Европе через пять лет, может, раньше. И на Дальнем Востоке — Япония. Их армия в Маньчжурии — это угроза Владивостоку, Забайкалью. Ваша задача спланировать действия, чтобы мы смогли достойно противостоять противникам. Конкретные планы, детальные, с расчётами. Мы не можем ждать.

Ворошилов заговорил с ноткой обиды:

— Товарищ Сталин, я всегда служил партии. Красная Армия под моим руководством строила танки, самолёты, укрепляла границы. Я всегда работал не жалея себя. Почему теперь… такой поворот?

Сергей взглянул на него с лёгкой улыбкой, чтобы смягчить удар:

— Климент Ефремович, никто не сомневается в вашей преданности. Ваш опыт пригодится нашему государству. Вы нужны партии в новой роли — в Совнаркоме, в