Амлет, сын Улава - Адель Гельт

и оно понеслось вскачь со скоростью, заповеданной при творении этого мира.

Друзья принялись обниматься, мощно хлопая друг друга по плечам и возглашая разные хорошие вещи. Я же, повинуясь еще одному условному жесту отца, тихо утек с причала: должное и правильное было исполнено, а остальным гостям меня представят уже завтра.

Или их мне, тут уже как посмотреть.

Глава 3. Суровая несправедливость

«Отец мой суров, но справедлив» — глупая фраза, похожая то ли на долгий слащавый кёниг, то ли на обратный хульный нид, но иначе и не скажешь.

Наказания я боялся не просто так, и в сенном амбаре скрывался вовсе не от дяди и его ехидных сыновей… Или не «вовсе не от», а «не только от».

Старый Гунд, тот, который почти ничего не видит глазами и ест только рыбу, перетертую в кашу, но учит нас, мальчишек, правильной беседе и достойному выговору, настаивает: говорить нужно ровно то, что собираешься сказать, иначе выйдет ложь. Еще собеседник может тебя неправильно понять, и это иногда лжи хуже во сто крат — именно поэтому я поправляю оговорки свои даже в мыслях.

Трепку я, наверное, заслужил, пусть и не за то, чего не делал, а и вовсе за поведение, мальчишеское, опасное и сыновне непочтительное, но…

Я люблю истории, и знаю их превеликое множество — по общему мнению не только детей, но и взрослых. Память моя крепка: однажды, услышав, как я слово в слово пересказываю рассказанную днем раньше ирландскую легенду, некий филид даже предложил отцу отдать меня ему в ученики.

Филид – это такой ирландский колдун, совсем уже, по нашим меркам, слабосилок: даже ничтожнее никчемных друидов. Всей его силы хватает только на то, чтобы точно запоминать и внятно пересказывать единожды услышанное. Такое колдовство в Ирландии считается полезным потому, что там почти никто не умеет читать и писать, у нас же и за волшбу не признается.

Отец тогда выслушал филида, внимая со всей возможной почтительностью, долго задавал вопросы… И выгнал за порог. Из дома выгнал, и со двора, и из города велел выставить незамедлительно.

После чего взял копье, догнал озадаченного чужестранца, уже переставшего быть гостем, и насмерть убил того позорящим ударом в живот: такое наказание полагается тому, кто предложит могучему ли бонду, вольному ли викингу продать родного сына в трэли.

В тот, другой, день, мы, дети, собрались в общей длинной землянке: в ней почти никто не живет, и нужна она для собраний, и тех — в дурную погоду.

Собрались мы потому, что была моя очередь выполнять урок, не суровый, но необходимый, таковой, что назначают детям постарше. Проще говоря, в этот вечер я был кем-то вроде няньки для всех соседских детей — из тех, кого уже можно по годам их выпускать из дома, но еще нельзя брать с собой на охоту, рыбалку или ярмарку.

Я не просто так упомянул свою отличную память и многие истории, заученные наизусть. Все вместе, память и истории, позволяли мне урок свой выполнять без особых усилий и с понятной пользой, ведь каждому жителю полуночи, пусть даже и маленькому, известно: ни одна в Мидгарде сказка не бывает небылицей.

- И тогда Труворссон подобрал меч длиной в пять локтей, с земли подобрал, с каменистой земли, крепко ухватив здоровой рукой за рукоять… - началась часть любой саги, наиболее любимая детворой и почти ненавидимая мной самим: развязка. Герой только что преодолел сонмы врагов поплоше, пережил предательство друга и непременно собственную слабость, постыдную, но отступившую, и прямо сейчас готовился покарать злодея.

Детям было очень интересно, а еще — по обычаю — в этой части саги можно и нужно задавать рассказчику уместные вопросы.

Мне было не очень интересно и довольно хлопотно — догадайтесь, кому полагалось на эти вопросы отвечать?

- Амлет, подожди, как это меч в пять локтей длиной? Это же, ну, очень много! - я не то, чтобы не помнил, как зовут мальчишку, рыжего и веснушчатого человечка, что казался младше меня на пять лет. Я, скорее, специально не запоминал подобные детали, мелкие и незначительные. Вот когда ребенок вырастет, и получит хотя бы первое, детское, прозвище – только тогда я его и запомню, а покамест — мало ли. - Пять локтей – это же два моих роста и еще раз я от земли до пояса!

Я вздохнул, но ответить не успел. Вместо меня в рассказ вмешалась сестра безымянного, такая же огненно-рыжая и отчаянно-конопатая (я знал, что кто-то даже всерьез считает их отца ирландцем, целиком или наполовину). Как зовут сестру, я не запоминал тоже, и тоже специально.

- Ты глупый, Строри! - вот как, оказывается, зовут мелкого. - Амлет же сказал, что сын Трувора бился с подземными гномами, а у тех и рост меньше, и длина руки, и, значит, локоть! Гномьи пять локтей – это же как два человеческих, меч же, длиной с тебя… Он длинный, конечно, но не слишком, и биться им сподручно! - Девочка смотрела на брата, на других детей и даже немного на меня с видом победительницы. - Правильно я говорю, Амлет, сын Улава?

- Почти правильно. Еще этот меч — он же волшебный, все помнят? - все, разумеется, помнили, даже те из них, кто уже забыл, о чем и сообщили согласным гулом. - Много странного создали асы, и среди творений их есть самое разное волшебное оружие. Мечи, топоры, копья…

- А дядя Вугльд бьется волшебным молотом! - решил восстановить пошатнувшуюся репутацию свою рыжий Строри. - Ну, наверное, не таким волшебным, как в сагах, но тоже непростым!

Дядю Вугльда уважали все, даже мой отец, и потому с мальчиком немедленно согласились. Девочка насупилась, и хотела было вонзить в брата еще одну занозу мысли, но ее почти силой усадили на место другие девочки: всем хотелось послушать, как славный Олаф Труворссон победил короля подземных жителей.

Потом сидели, и не молча. Девочки делились впечатлениями: от «какой же он глупый, этот герой, уж я бы…» до «сильный и смелый, прямо как мой папа: за такого я пошла бы замуж!». Мальчишки взяли заранее припасенные прутья и устроили небольшую свалку: изображали особенно интересные сцены саги.

Я обходил детвору по кругу, аккуратно гася каждый второй светильник: вечер подходил к концу, и тратить даром гальдур было незачем.

Так-то, конечно, в лангхусе свет есть всегда, пусть и не греет его пламя, да и не горит