Королевство Русское. Книга первая. Андрей Юрьевич - Андрей Готлибович Шопперт

нефти. А вода целебная в Трускавце называется нафта, потому что проходит через нефтяные эти пласты и чего-то там от них забирает. Точно, а Андрей Юрьевич у бювета этого попивая водичку целебную из краника ещё удивлялся странному запаху и вкусу. Нефтью и пахла водичка. Кто-то в автобусе экскурсионном пошутил ещё. Зря, мол, деньги платили за путёвку. Можно было в воду керосина налить, взболтать и дать отстояться, потом воду слил и вот она целебная нефтяная водичка.

Вильнула мысль, так про металлургию. Повезло Русскому королевству. Сюда попал чуть не единственный человек в двадцать первом веке, который знает, как получить булатную и дамасскую сталь. Ему премию имени Аносова, когда вручили, совсем даже не за эти стали, за гидрометаллургию, то делали это в Златоусте. Экскурсии всякие проводили. И профессор загорелся этой красивой сталью, ножами и мечами, что на заводе делали в виде ширпотреба. Оформил себе потом командировку, и месяц провёл, изучая воссозданный Аносовым процесс получения булатной стали. Ну заодно и про дамасскую ему всё рассказали. Даже сам в кузнеце поработал. Дома пара ножей с характерным узором осталась.

А ведь сейчас… Ну, по информации почерпнутой у тех же авторов про попаданцев, цены мечей или сабель из этих сталей заоблачны, меч стоит огромных денег. Золота по весу меча дают.

— Андрей Юрьевич, слышу не спишь?

Может всё это и не сон? Опять голос того басовитого.

Глава 3

Событие седьмое

Divinum opus sedare dolorem

Божественное дело — успокаивать боль.

— Андрей Юрьевич, знахарку привели и монася епископ Афанасий прислал в травах ведающего, — ну, а как иначе, как только про знахарку напомнили, так и рука заболела, и голова под повязкой.

— А-а-а, — это его за руку дёрнули.

— Болит, это хорошо. Давай, отрок помоги раздеть князя, — голос был женский и не старухи, а… молодухи? Нет, такой грудной голос женский, не девичий.

Виноградова приподняли и стащили… кафтан? В чём тут народ ходит? Слово «свитка» в голову пришло. Потом стащили через голову рубаху, потревожив повязку на голове. И голова выдала слово «сорочица» или даже «срачица».

— Кровит рана-то, плохо, а ну вон ту кринку подай, — и тут какая-то сволочь сдёрнула с головы профессора повязку. Левую часть головы прострелило болью. И там точно закровило, по виску побежал ручеёк. И кровью с гноем запахло, — Ох ти, плохо, нагнивает. Нож нужен. Тупой же, а ну наточи! — в голосе женщины появились повелительные нотки, — и накали на огне другой нож, накали хорошо, докрасна, прижечь рану надоть.

— А-а, — Виноградов опять застонал. Нож принесли, и у него прямо в голове этим ножом без всякой анестезии тётка эта стала мозги выскребать.

Продолжалось это долго, боль вкручивалась в голову и нарастала, а когда ножом в голове у него ковыряться перестали, то принялись или принялась эта ведьма срезать пласты мяса, не иначе для бекона, с руки. И до этого профессор думал, что больно было. Как же. Запах калёного железа он почувствовал и тут как приложат его, этот запах, к руке повыше локтя, так, наконец, Андрей Юрьевич осознал, что такое боль. Что-то в голове лопнуло, и он погрузился во тьму.

Сознание возвращалось рывками. Что-то бубнили под ухом. Смысла не улавливалось. Может, и не было смысла. «Спаси» повторялось. Дальше бормотание. Молитва, должно быть. За здравие? Потом голос исчезал, и чернота одолевала, но тут подносили ему к губам металлическую ёмкость, и прохладная вода в рот просачивались. Андрей Юрьевич делал глоток, сознание возвращалось и бубнёшь приближался, нарастая, а потом снова в черноту засасывало. Как в омут.

Наконец, вроде бы перестало засасывать, и Виноградов стал чувства обретать. Болела рука, болела щека левая и лоб, тоже слева. Пить ещё хотелось. И муха жужжала. Бормотания над ухом не было, но кто-то сопел. Сморило самого читальщика. Не всё ему профессора Виноградова в сон вгонять. Ещё проснувшиеся чуйства говорили о том, что повязка на голове изменила положение. Она теперь не оба глаза прикрывала, а только один. Правый был свободен.

Хотелось его открыть. И страшно было. Лежишь себе с закрытыми, и у тебя два варианта, либо ты слепой, либо зрячий. А вот откроешь и вариант останется один. Минуты две понадобилось Андрею Юрьевичу, чтобы решиться глаз открыть. Не трусость. Просто всё ещё держался мыслями, что это он в больнице в Екатеринбурге лежит, а вся эта муть с князьями всякими — бред или сон. Вот и цеплялся мозг за эту возможность.

Открыл, сначала показалось, что всё, хана, ослеп. Чернота вокруг. Ан нет, слева за спиной… за головой какое-то мерцание наметилось. Опять что ли того призрака послали? Нет. Виноградов чуть повернул голову и увидел (Слава тебе Господи) огонёк мерцающий. Тусклый такой и жёлто-красный. Запах горелого масла и ладана позволил предположить, что это лампадка горит в красном углу. Получается, что вся эта галиматья с четырнадцатым веком — это не сон и не бред. Уж точно в палату какого-нибудь ожогового центра в Екатеринбурге лампадку не принесут. Кондиционер может жужжать, а вот муха вряд ли. Попал, в общем. Ну, хоть один глаз точно видит. Два было бы лучше.

После эксперимента с глазом решил Андрей Юрьевич и второй произвесть. Попробовал пошевелить по очереди сначала пальцами ног. Получилось. Потом пальцами правой руки. Ну, тоже шевелятся. Осталась больная левая. А, трем смертям не бывать, а второй не миновать. Пошевелил. Работают, и даже боль в… шуйце, не дёргающая, как раньше, а тупая такая. И не сильная. Можно и пренебречь. Ещё бы муху кто выгнал из пал… из палатей и напиться дал и, можно произнести сакраментальную фразу всех попаданцев: «А жизнь-то налаживается».

Глаз начал адаптироваться к минимуму света. Из этого мрака, что его окружал выделилось, наверное, окно. Ниша такая и тканью почти полностью прикрыта. Свет оттуда не поступал, так что и не окном это могло быть, а изыском интерьера. С другой стороны была дверь. Вот это точно. Она была сделана из досок, и в щель пробивался лучик света, тоже тусклого и спектр красноватый, так что не солнечный день. Больше смотреть было не на что. Оставались иконы за лампадкой. Огонёк еле тлел и иконы виделись плохо, только золотом окладов отсвечивали, лица же оставались черны.

Андрей Юрьевич хотел было подать голос и пить попросить, но передумал. Решил опять собраться с мыслями и о будущем, о своей судьбе,