Зубных дел мастер - Анатолий Федорович Дроздов

и носки. Все это бросили на лавку под окном. Мать повернулась к сыну, и брови на ее лице внезапно поползли на лоб.

— Што гэта?

Она указывала пальцем на грудь Кира. Он посмотрел туда же. От шеи до пупка и даже ниже, теряясь под резинкой трусов, на коже был рисунок — багрово-красный, по виду — будто дерево росло. Понятно… Кир пальцем прочертил зигзаг и ткнул им в пол.

— Маланка?[1] Тябе ударыла маланка?

Он мыкнул отрицательно и указал рукой чуть дальше — дескать, не в меня, а рядом.

— Ох, божечки! — воскликнула она и покачала головой. — Магла ж забиць.

Кир улыбнулся и развел руками — ведь убила, видишь? Хотя, конечно, да, но знать об этом женщине не стоит.

— А, ну-ка, повернись!

Он подчинился.

— И на спине застався след, — вздохнула женщина. — Ох, божечки, што гэта робится?..

Она присела и заплакала, закрыв лицо руками. Кир подошел, поколебался и осторожно погладил женщину по голове. Она убрала руки от лица и неловко ткнулась лбом в его живот. Кир вновь погладил зачесанные на затылок волосы, закрученные там узлом.

— Боже! — внезапно спохватилась женщина. — Да ты жа голы. Прастудишься. Чакай, я зараз.[2]

Она вскочила и умчалась в другую комнату. А через несколько минут Кирилл в сухой одежде (трусы он тоже заменил), присев к столу, ел теплую картошку с кислым молоком. Мать повинилась, что другого блюда нет — она не думала, что он приедет в этот день, поэтому сегодня не ничего не приготовила, иначе б постаралась. Кир только мыкнул и махнул рукой — подумаешь беда. К тому ж вареный корнеплод, который приготовили в печи в сосуде странной формы с названьем «чугунок», внезапно оказался очень вкусным. У стен сосуда он слегка припекся до золотистой корочки; такая «бульба», как назвала ее мать, была ну просто восхитительной. Не уступало ей по вкусу молоко — чуть кисловатое, густое, нежное. Все натуральное, как понял Кир. Продукты в магазинах на Агорне не шли в сравнение с едой крестьянина Земли. Безвкусные, с добавками, происхождение которых производители не раскрывали. Лишь уверяли, что они полезны для здоровья. Нет, продавали в Обитаемых мирах и натуральные продукты, но цена их была недоступной для отставного офицера.

Устроившись напротив за столом, мать не сводила с сына глаз, и в этом взоре Кир видел радость и любовь, и чувствовал себя неловко. В Обитаемых мирах он не познал родительской любви, поэтому терялся, не зная, как с этой женщиной ему себя вести. К тому же сын ее погиб, Кир занял его тело и теперь, выходит, обязан этой женщине. Системник просвещал, что в обществе СССР положено чтить и уважать своих родителей, заботиться о них. Ему придется следовать такому. Но это не проблема, он и сам бы это делал, но как отреагировать на ее взгляд? Здесь принято благодарить родителей за вкусный ужин? И если да, то как? Что следует сказать? Как хорошо, что немой…

Закончив есть, Кир отодвинул опустевшую тарелку и кружку из металла, покрытую эмалью. Кивнул и улыбнулся.

— Поев? А можа, дать ящэ? Ёсть сало, хлеб и яйки. Могу яешню сделать на газу.

Он сделал жест — не нужно больше, и в доказательство погладил свой живот, наелся, дескать.

— Что ж, добра, — она взяла тарелку и вдруг поставила обратно. — А як ты разумеешь, што я табе кажу? Чытаешь па губам?

Кир понял, что невольно себя выдал. Глухие в этом мире между собой общались, используя жесты и мимику лица. Мать донора такой язык немного знала — от сына научилась, но в этот раз она всего лишь говорила, и Кир ее прекрасно понимал, несмотря на смесь русских с белорусскими словами. Системник закачал в имплант два этих языка. Кир мысленно пожал плечами — таиться он не собирался: глухонемому в этом обществе в элиту не пробиться — там инвалидов нет. Не для того он умер и возродился в новом теле, чтобы в дальнейшем прозябать. Жить заново прекрасно, но хочется, чтоб лучше, чем в Обитаемых мирах. Кир, улыбнувшись, указал на уши.

— Ты меня чуешь?[3]

Он кивнул.

— Як гэта? — женщина, похоже, растерялась.

Кир пальцем в воздухе изобразил зигзаг.

— Пасля маланки?

Он опять кивнул.

— Святая Богородица!

Она метнулась в угол, где на стене висела темная икона, украшенная полотенцем с вышивкой, упала на колени и стала истово молиться, крестясь и кланяясь до пола. Кир удивленно наблюдал за ней. Религию он не любил. В Республике существовало много культов, и все они боролись за адептов, охмуривая паству обещаниями благ в жизни и в загробном мире. На деле добивались денег и влияния, что Кир прекрасно понимал. А СССР, как сообщил системник, был атеистическим государством, и с верой в Бога здесь боролись, что Киру нравилось. Но выходило, что религия здесь существует, раз женщина так молится.

Мать донора поднялась и повернулась к сыну.

— Приедешь в Минск, сходи в царкву и свечку там поставь, — велела строго. — Скажи спасибо Господу и Богородице за то, что исцелил тебя. Понял?

Кир подтвердил кивком.

— А зараз будем спать, вставать нам рано…

* * *

Его подняли на рассвете. Мать накормила сына яичницей, зажаренной на сале, налила молока и спросила после того, как он поел:

— Як ты? Работать можаш?

«Похоже, что бесплатно здесь не кормят», — подумал Кир и жестами ответил: пока что слаб и тяжело трудиться он не сможет. Импланту нужно время, чтобы окончательно прижиться в голове. Хотя бы пару дней.

— Тады гуляй, — вздохнула мать. — Тут бульбу надо б подкучить, но пачакае[4]. Пилу наточишь? Скоро дровы привязуць, пилить их надо.

Кир подтвердил, что постарается.

— За курами гляди, — велела мать. — Залезуць в огород, павыдзираюць огурцы и помидоры. В обед им дашь зерна — стоит в мешке в кладовке. Там миска, одной им хопить. Кабана я накормила, корову выгнала пастись, сама приду нескоро. Сегодня — бураки, а там барозды длинные, пока окучишь…

На том расстались. Воспользовавшись памятью донора (она не вся, но потихоньку возвращалась), Кир заглянул в сарай напротив дома, где обнаружил небольшую мастерскую: верстак и инструменты — в ящике и на стенах, развешенные на гвоздях. От донора он знал, что все это принадлежало отцу Чернухи, колхозному механизатору, который умер год тому от рака легких — курил