Зима 1238 - Даниил Сергеевич Калинин

щитам, заполнилось ревом и яростными криками сражающихся, звоном стали и треском дерева все пространство вокруг, оглушая молодого воина, – впервые он сошелся с практически равным противником! И ведь сумел показать себя, не растерялся в схватке, сразил нескольких поганых!

Сразил прежде, чем стремительный росчерк вражеской сабли, ослепившей князя пойманным на лезвие лучом заходящего солнца (едва ли не последним!), потушил свет в его глазах…

Ратибор успел построить своих людей так же, как это сделал тысяцкий рязанцев, прикрыв лучших лучников воями со щитами. На первых порах это серьезно помогло русичам, перестреливающимся с многочисленными татарами, но когда в схватку вступило впятеро больше поганых, из-за плотного ливня падающих сверху срезней отвечать стало практически невозможно. Щитоносцы были вынуждены строить стену, сбившись в плотную группу, не менее половины лучников также подняли щиты над головами. И теперь они огрызались, лишь на короткое мгновение раскрывая панцирь «черепахи», чтобы отправить в полет уже наложенные на тетивы срезни…

Воевода вел неравный бой и не мог все время следить за схваткой на реке, но, бросив на лед Прони очередной взгляд, он успел разглядеть, как подрубили княжеский стяг с ликом Спасителя, заметил, как истончилась уже цепочка гридей, бешено рубящихся с гулямами… Понимая, что сотни пешцев хватит построиться на реке едва ли в полтора ряда и что задержат ворога они на считаные мгновения, он все же решил подарить эти мгновения жителям града. Хотя ратники пригодились бы и его лучникам, чтобы усилить стену или прикрыть отход…

– Горазд, веди свою сотню на реку! Становитесь сразу за дружинниками – так поганые не успеют разгона взять!

– Твою же ж!!!

Очередного чувствительного удара вражеского срезня защита не выдержала: верхняя доска у умбона лопнула, и верный щит, выдержавший за сегодня бесчисленное множество ударов (и крепко потрескавшийся), начал буквально рассыпаться.

– Прикрой!

Отступаю назад, меняясь со стоящим позади стрелком, перед которым я держал стенку, оглядываюсь: до лыж осталось шагов тридцать, не более. Я специально приказал оставить их позади строя на расстоянии метров ста, ведь коли бы пришлось дергать с простреливаемой ворогом позиции, так срезни поганых положили бы треть людей. А теперь у нас вроде есть шанс успеть вдеть ноги в лыжи прежде, чем туча стрел истыкает нас, словно иголки подушку для булавок! Хотя поганые неотступно преследуют нас, но все же пока немного отстали, не пристрелялись… Надеюсь, что и не успеют!

– Все, братцы, бегом к лыжам, бегом!!!

Рванув от мгновенно развалившейся «черепахи», я перекинул через плечо ремень беспощадно размочаленного щита, вернее сказать даже, его останки (но вот именно сейчас дополнительная защита моей спине лишней не будет!), и вместе со всеми рванул к спасительным лыжам, с каждым шагом разрывая предельную дистанцию убойного полета срезня, которую гриди до поры выдерживали!

Что могли, мы сделали. У лучников вон по две, максимум три стрелы осталось в колчанах, а стрелометы обслуга успела разбить, забрав немногие неиспользованные сулицы с собой. Щедро мы пустили сегодня кровь татарам, щедро! Правда, и своей русичи пролили…

Схватка на реке уже завершилась: буквально продавив тонкую цепочку копейщиков, гулямы прорвались за нее, оставив на льду едва ли не половину отряда… Дорого же им далась схватка лоб в лоб с дружинниками, коих они не могли ни обойти, ни объехать, зажатые между берегов Прони! Да и сотня Мала выпустила весь имеющийся у нас запас драгоценных стрел с бронебойными (и иже с ними) наконечниками, набив сотни под три ворогов! Постарались и расчеты стрелометов Ратибора… Как дела у последнего, увы, уже не разобрать – с той стороны реки поганые продвинулись далеко вперед, закрыв собой пронских лучников. Да и сумерки сгущаются с каждым мгновением… Вроде начали отступать соседи чуть позже нас, а вот сумели ли уйти, нет – непонятно. Самим бы спастись…

Но вот уже и оставленные нами лыжи. Добежав до них, вой принялись спешно вдевать ноги в крепления; тяжело дыша, я следую примеру рязанцев. Бросив очередной встревоженный взгляд за спину, с облегчением замечаю, что поганые все же не бегут. Вот если бы побежали, у них еще был бы шанс вновь сблизиться и обстрелять нас, а так…

Зато впереди, где по краю горизонта еще не истончилась полоска стремительно сереющего света, уже явственно различимо багряное зарево разгорающегося пожара. Выходит, мы все-таки успели!

Эпилог

– Княже, тебе пора узнать правду.

Юрий Ингваревич, с радушной улыбкой встретивший нас с Коловратом в гриднице, картинно распахнув руки для широких объятий, заметно напрягся от моего холодного, даже можно сказать, сурового тона. Чуть сощурив свои серые умные глаза, он спросил с недоумением и едва уловимым неудовольствием:

– Какую такую правду?!

Не колеблясь ни мгновения, я твердо и четко произнес:

– Полоняник, которого захватила наша сторожа по осени, не знал ничего. Он даже считать не умел.

Юрий Ингваревич замер в недоумении, опустив руки и, очевидно, пытаясь понять, что я имею в виду. Наконец лицо его чуть прояснилось, но тут же приняло выражение искреннего изумления:

– Тогда кто же вам сообщил о численности орды и о планах Бату-хана?

– Я, княже, я сам.

Сделав короткую паузу, я продолжил, видя, что Юрий Ингваревич явно не понимает, куда я клоню:

– После захвата полоняника у меня было несколько видений. В одном из которых мне была явлена гибель всех ратей земли Рязанской и Муромской у Вороножского острога. В другом я видел уничтоженный пожаром и взятый на меч Пронск. И свою собственную гибель на его стенах… В третьем – сожженную Рязань, а также последний бой боярина Коловрата, о котором ему при встрече и рассказал. В это сложно поверить, но в видении мне были открыты подробности жизни боярина, я узнал о его семье, о том, где они могли спастись… А также предупредил, что Михаил Черниговский не даст помощи, и упросил возвращаться как можно скорее.

Евпатий с почтением склонил голову:

– Это так, княже. Егор тогда рассказал мне кое-что о моей семье, что знать никак не мог. Не только он – никто не мог… А также он указал, где спрячутся от поганых мои родные. Там я их, к слову, живых и невредимых, и нашел, после того как татары осаду с Рязани сняли.

Князь на несколько мгновений буквально оцепенел. После чего, с некоторым усилием прочистив севшее горло, он пронзительно посмотрел мне прямо в глаза и, наконец, твердо спросил:

– Ты знал о гибели Федора?

Вопрос, который я ожидал и ответить на который правдой было очень рискованно. Ведь