Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа

Потом меня стали оттаскивать от окна, и я не сразу поняла, почему – пока несколько планок не расщепилось и не загремела, рассыпаясь и разваливаясь, посуда с полок. Камень, пущенный умелой рукой из пращи, разминулся с моей головой совсем немного. Я вышла, подталкиваемая, из маленькой комнаты в большую и угодила в людской водоворот. Свет ослепил меня, а слышать я ничего не могла из-за адского грохота. Испуганные и злые люди в медных шлемах и шапках из вываренной кожи, с копьями и мечами в руках откуда-то появлялись и тут же исчезали. Потом я увидела Марию и бросилась к ней, но не дошла и упала, а когда поднялась, ее уже не было. Иди вниз! – приказал кто-то, и я пошла. Там было еще теснее. Пронесли кого-то на руках; голова его болталась как бы отдельно от туловища. Крики стали громче, и я поняла, что уже давно слышу какие-то мерные удары, от которых вздрагивает пол под ногами. Когда я это поняла, входная дверь рухнула, и просунулся конец бревна. Кто-то из наших с воем бросился рубить его топором; его оттащили. Бревно исчезло, и как по команде в дверь всунулось несколько толстых пик с черными четырехгранными наконечниками, а вслед за пиками полезли здоровенные парни в рванине. Их сила и упитанность никак не сочетались с одеяниями, здесь было что-то неправильное. Но у них не было щитов, и наши, одолев мгновенную растерянность, стали метать в них легкие дротики. Кто-то упал, остальные бросились назад. Меня подхватил Нубо, оттащил немного в сторону. Я увидела, что его меч в крови. Они хотели забраться сзади, сказал он. «Где мой брат?» – спросила я. «Он здесь, – Нубо огляделся, – я только что видел его». Сзади раздался шум схватки, крики и чей-то смертный стон. Я отступила за занавес, там дрались в полной темноте, Нубо как будто увидел кого-то и пантерой метнулся в самое пекло, что-то хрястнуло, стало светлее. Это выбивали ставень. «Отдайте нам бар-Аббу, и мы уйдем!» – хрипло орали на улице. Я споткнулась и упала под стену, на меня навалился кто-то тяжелый и тут же умер. Пока я выкарабкивалась, эта комната опустела, шерстяной занавес в углу горел желтым вонючим пламенем. Четыре или пять тел лежали неподвижно, кто-то пытался ползти, но лишь сучил ногами. «Нубо!» – тихо позвала я. Надо было уходить, огонь разгорался. Я подобрала короткое копье – не драться, а как посох. Повисая на нем, я выбралась в зал, где Иешуа проводил наши «тайные собрания». На меня тут же, пятясь, налетел парень в рванине и уронил, но и упал сам. Я тут же на миг увидела знакомое лицо, это был Горожанин, он ткнул упавшего мечом и побежал дальше. Упавший забился молча – меч вошел ему над ключицей. Под рваньем у него было что-то твердое – наверное, панцирь из вареных кож. Меня снова нашел Нубо. «Уходим!» – сказал он. Дом уже горел. Мы выбрались через кухню на задний двор. За забором, во внутреннем садике, шла страшная схватка, рубка на мечах и топорах. Туда, показал Нубо в другую сторону. По рассыпающимся дровам мы забрались на хлебную печь, а с нее – на крышу длинного глинобитного сарая, крытого по греческому обычаю тростником. Бежать можно было только посередине крыши, по балке. Вдруг Нубо охнул и пропал. Я осторожно спустилась следом. Сарай был конюшней, почему-то совсем пустой. Нубо подвернул ногу, но идти пока мог. Тут же послышались голоса: в конюшню вошли несколько возбужденных подростков. Что это подростки, я слышала по голосам. Они что-то тащили. При этом я никак не могла понять, что они говорят, я как будто забыла все слова. Что они говорят? – хотела я спросить Нубо, но он зажал мне рот горячей рукой. Рука его пахла кровью и рвотой. Потом он, когда понял, что я молчу, отстранил меня и шагнул из стойла в коридор. Там что-то очень быстро произошло. Нубо вернулся, поманил меня за собой. Мальчишки еще корчились на полу, а под стеной извивался и скулил какой-то сверток. У меня в руке откуда-то был нож, я разрезала веревки. Из свертка на меня смотрели два огромных глаза. Кое-как я смогла размотать проклятый плащ и вытащить тряпку изо рта девушки. Это была Эгла, старшая дочь одного из наших апостолов, Иегуды бар-Яакова по прозвищу Таддий. Тише, сказала я ей, и что случилось? Она с братом жила сейчас рядом с городом, в Бет-Ханане, по соседству с Элиазаром и его сестрами, и она как раз зашла к сестрам за нитками. К Элиазару прибежали какие-то люди и сказали, чтобы он спрятался, иначе его убьют, и Элиазар тут же приказал ей бежать к царю Иешуа и к отцу предупредить их, что начинается мятеж. Она тут же побежала и не знает, что с ним случилось потом, а сама она не успела, здесь уже толпились, и она укрылась в доме напротив, а потом, когда стали ломать двери, не выдержала и побежала в обход площади, и ее схватили. Пойдем, сказал Нубо. Вдруг оказалось, что я не могу встать. Идите сами, сказала я, и тут стало темно и горячо. Потом я снова пришла в себя на какой-то плоской крыше, одна. Эгла вернулась с медным кувшином, смочила мне лоб, дала напиться. Вставать было нельзя, мы лежали и слушали, ничего не понимая. Были завывания и рев, и звуки ударов топора в мясо. По улице кто-то пробежал с факелами, высоко задирая ноги и волоча на длинных крючьях голые трупы. Беззвучно появился Нубо, лег рядом. Наших нет нигде, сказал он. Несколько домов горели, к ним катили бочки на колесах, били в кимбалоны и трубили в рога. Мне вдруг стало все равно, что будет со мной и всеми другими. Пойдемте, я знаю куда, сказала я, и мы пошли совершенно открыто, пересекли Навозную дорогу и вошли в дом, в котором я договорилась с хозяевами, что они спрячут маму и младших. Дом был пуст, все перевернуто и занавеси сорваны на пол. Не имея сил, мы повалились под стены. «Нубо, – сказала я немного погодя, – тебе надо уходить». Он не отозвался. Мне показалось, что он мертв. На теле его не было видимых ран, и наверное, он умер оттого, что разорвалось его сердце. Я ничего не почувствовала. Эгла то ли спала, то ли тоже умерла. Я просидела до рассвета. Так сидят под водой, затаив дыхание и легонько покачиваясь в такт волнам.

Утром я снова очнулась и решила было, что все, что было, мне привиделось в бреду, настолько оно было невозможным. Рядом со мной не было ни Нубо, ни Эглы, и разве что комната была не моя, но это ничего не значило – так мне казалось. Я попыталась встать и чуть не напоролась на нож, так и зажатый в руке. На голове моей была шапка из толстой кожи с приклепанными бронзовыми пластинами, грудь закрывал короткий фракийский панцирь, заляпанный страшными пятнами. Я ничего не понимала. Доспехи были настолько тяжелы, что мне пришлось их снять – только тогда я смогла подняться, опираясь на стену. От ушей к глазам перекатывалась тошнотная вязкая волна. Я добралась до угла и там осквернила какой-то горшок. Стало немного легче. Я нашла среди разбросанных вещей чистый плащ, накинула его, какой-то тряпицей протерла лицо. Приоткрыла дверь. Холодным ветром в дом внесло горсть золы; сильно запахло горелым. Я вышла, пытаясь понять, где я и что я тут делаю, но этого города я не помнила и никогда в нем не была. Потом я услышала много шагов, посмотрела в ту сторону. Ко мне приближалось человек десять – кто-то в повседневной, кто-то в праздничной одежде; впереди шел священник и два стражника.

– Я ее знаю! – закричал кто-то; голос показался мне знакомым, но, повторяю, в те дни я просто никого не узнавала. – Это его сестра! Уж она-то опознает!

И меня, подхватив под руки, стражники то ли понесли, то ли поволокли куда-то, по лестнице вверх, по лестнице вниз, за поворот – и вдруг я оказалась на обширной площади, какой никогда не было в Иерушалайме, она была размером с весь этот город, края ее загибались к небу, и она была выложена красным обожженным кирпичом. Никакое число людей не могло бы заполнить ее, и потому люди стояли маленькими толпами, прижимаясь друг к другу, потому что иначе им было страшно. А посередине этой площади, страшно изломанный, лежал, раскинув руки и сложив по-детски ноги, неузнаваемый человек, все тело которого было кровавой корой, а волосы – спекшейся глиной. Глаза вытекли, носа не было, и не было губ. Наверное, ему выдернули бороду вместе с подбородком – там под сгустком крови виднелась кость. Я склонилась над ним, чтобы посмотреть на плечо, где, может быть, сохранилось белое незагорающее пятно, но былая муть качнулась у меня в голове, а перед глазами вдруг откуда ни возьмись выросла пылающая лиловая пятерня с загнутыми короткими когтистыми пальцами, и как бы я ни устремляла взгляд, она всегда оказывалась на пути, позволяя увидеть лишь то, что сбоку. Я, наверное, в первый миг шарахнулась от нее в испуге, потому что кругом завыли: «Узнала! Узнала!» Но я покачала головой и наклонилась еще ниже, и тут мне показалось, что этот человек еще жив. Вернее, что именно сейчас, только сейчас, душа его покидает истерзанное тело. Да. Вот она коснулась меня…

Это был бар-Абба.

Я подняла голову и посмотрела вверх. Застилающая мир рука на миг исчезла. В небе кружили птицы.

– Так ты его узнаешь? – спросил меня священник, грозно стукнув посохом.