Деньги не пахнут 4 - Константин Владимирович Ежов

Где-то в углу негромко тикали часы, и этот звук отчётливо отзывался в висках. Киссинджер, сидевший во главе стола, медленно повернул голову к Холмс. Его взгляд, спокойный и холодный, был острым, как лезвие скальпеля.

– Вы сказали, что внедрение на практике преждевременно? – спросил он негромко, но в его голосе проскользнуло давление, от которого воздух будто стал суше.

Холмс заметно напряглась. Её пальцы, до того спокойно лежавшие на столе, едва заметно сжались.

– Это информация, которую нельзя раскрывать посторонним….

На лице Киссинджера появилось нечто, напоминающее лёгкую усмешку.

– Посторонним? Они ведь не гости со стороны, а инвесторы. Подписка о неразглашении уже есть, а значит, у них есть право знать, как идут дела.

– Но….

– Конкуренция важна, – перебил он, – но умение вовремя использовать партнёрство – не менее ценно. Всё в порядке, расскажите.

Он перевёл взгляд на Платонова, и в этом взгляде мелькнуло одобрение – как будто тот сказал именно то, чего ждал старик.

– В конце концов, вы ведь оба стремитесь к одной цели, не так ли?

Эта реплика прозвучала, как печать. В комнате будто посветлело. И если раньше симпатии совета колебались, то теперь они, казалось, определились.

Глаза Холмс встретились с глазами Платонова – холодные, прозрачные, как осколки льда. В её взгляде читалось раздражение, но внешне она оставалась спокойна. Улыбка, мягкая и безмятежная, расплылась на лице Платонова.

– Всего лишь хочется, чтобы технология Theranos поскорее нашла применение и начала приносить пользу людям, – произнёс он тихо, почти благодушно.

Бровь Холмс дёрнулась, еле заметно. Отказаться отвечать теперь она не могла – любой протест выглядел бы прямым вызовом Киссинджеру.

– Клинические испытания были прекращены, – произнесла она, делая паузу между словами. – Ошибки оказались слишком велики. "Ньютон" устанавливался в домах пациентов, и им приходилось самим пользоваться устройством. Но большинство не справилось с процедурой: кто-то нарушал стерильность, кто-то допускал загрязнение крови, кто-то неправильно вводил иглу. Из-за этого возникали сбои, и сотрудничество приходилось завершать. После того мы решили, что проводить тесты должны только профессиональные лаборанты.

Фраза звучала убедительно, почти безупречно. В её голосе не было дрожи, только спокойная уверенность. Но в подкорке фраз чувствовалось нечто иное – ловко подменённая вина. Ошибка, мол, не в приборе, а в людях. В их небрежности, неумении.

Ловкий ход. И доказать обратное невозможно.

– Понимаю, – кивнул Платонов, в голосе мягкое участие. – Действительно, человеческий фактор порой даёт куда больший разброс, чем техника. Об этом и не подумалось.

Лёгкое одобрительное кивание Киссинджера будто подтвердило: ответ был принят.

Но следом, словно невзначай, прозвучал новый вопрос:

– Можно ли уточнить, как обстоят дела с одобрением FDA?

Холмс замерла. Взгляд Платонова перевёлся на Киссинджера.

– Ведь если мы говорим о внедрении в реальную практику, этот момент принципиален. Насколько известно, одобрение получено лишь по одной категории анализов.

В зале повисла пауза. Тиканье часов стало громче. Несколько директоров переглянулись.

Киссинджер слегка кивнул, переводя внимание на Холмс.

– Так ли это?

Она выпрямилась, губы сжались в тонкую линию.

– Да, подача документов уже была. Мы ждём решения. Но бюрократические проволочки слишком затянулись. Пока что анализы проводятся исключительно в лабораториях, под регулирующими нормами LDT.

Теперь вина легла на инстанции. Пациенты уже были обвинены, теперь очередь дошла до бюрократов.

Платонов мягко продолжил, будто просто уточняя деталь:

– Позволите узнать, когда именно было подано заявление в FDA?

Холмс медленно повернула к нему голову. В её взгляде появилось холодное свечение – смесь раздражения и опаски. Тонкие пальцы коснулись края бокала, ноготь едва звякнул о стекло.

Смысл этого взгляда читался отчётливо: "Снова сомневаешься?"

Платонов поднял обе руки, будто защищаясь, и позволил себе мягкую, виноватую улыбку.

В воздухе запахло вином и тонким озоном – ароматом, который всегда появляется перед грозой. Сердце вечера застыло в притихшем зале: воздух густел от ароматов выдержанного вина и духов, хруст хрустальных бокалов отзывался где-то позади, а мягкий джаз плыл, как бархат. Сергей Платонов медленно повернул голову к Холмс, на лице которой мигом вспыхнула усмешка – вызов, брошенный в холодной упаковке вежливости.

Нельзя забывать об алгоритме, подумалось тихо – инструмент, который умеет предсказывать сроки одобрения. Взгляд устремился к Киссинджеру, и голос, ровный как лезвие, заиграл вежливой полезностью:

– Хочется помочь. Даже приблизительная оценка года подачи позволит соотнести её с аналогичными кейсами и дать более точный прогноз по срокам. Тогда планирование будет реальнее.

Киссинджер улыбнулся добродушно:

– Можно и раскрыть.

Холмс сжалась в изящном жесте – время отказываться уже не прошло, против взгляда старого дипломата спорить было небезопасно. Голос Холмс дрогнул, затем пошёл текст, отрепетированный до боли:

– Последняя подача – в прошлом году. Поскольку тесты постоянно улучшаются, приходится подавать заново каждый раз.

Вопрос прозвучал режущим эхом:

– А когда была самая первая подача?

На лице Холмс мелькнула тень. В реальности существовала только одна подача, то есть ни о каком "раннем сроке" речи быть не могло. Выход – стена молчания или ложь. Холмс выбрала второе:

– В 2010 году.

Эта фраза висела в воздухе как брошенный челнок: запись в FDA – документ публичный, его легко проверить. Момент истины был под рукой: достать доказательство и поставить всё с ног на голову. Но торопиться не следовало: сейчас доверие совета всё ещё на стороне Холмс, и преждевременное разоблачение вернуло бы симпатии в её лагерь. Лучше держать козыри при себе.

Платонов улыбнулся спокойно, словно мирно отступая:

– Тогда изучу документы и дам оценку по дате.

Вежливое прощание, лёгкий поклон – и возврат за стол, где под шорохи салфеток и негромкие разговоры случалось перебирать добытые детали. В голове – ёмкая мысль: ложь о сроках FDA оказалась золотым ключиком. Как только появится возможность встретиться с отдельным членом совета за обедом, тот ключ превратится в молот: натиск журналистов, пара разговоров с бывшими сотрудниками – и Холмс сама начнёт рваться, спеша спасти репутацию.

Возвращение к столу сопровождалось ощущением шелкового платья под ладонями, прохлады хрусталя, едва слышного скрипа стула. В ушах ещё звенел звон, как будто весь зал готов был выслушать новую сцену. План прост: подождать, аккуратно подлить масла в огонь, дать ей самой стать главной действующей силой в собственном падении. Это никогда не выглядело столь органично – когда провал устроен руками самого провалившегося.

Конец четвёртой книги. Следующая книга: